Обрученные судьбой
Шрифт:
Острожские вышли в сопровождении доверенных шляхтичей своей свиты, а в зале еще долго стояла тишина, прерываемая лишь свистом ветра за толстым стеклом да треском поленьев в камине. Никто не смел нарушить ее, никто не смел взглянуть друг другу в глаза отчего-то. Только Владислав обвел взглядом оставшихся в комнате, а потом сжал подлокотник кресла, царапая металлом перстней дерево.
— Я доверяю вам, кто ныне тут, в этой зале, более чем кому-либо. Как себе верю. Надеюсь, что не ошибусь в том, — медленно и тихо произнес он. Владислав не хотел даже гадать, кто мог помочь Юзефу в афере с письмом, и кто из Замка виновен в пропаже договора, заключенного отцом и паном Острожским. — Но если
— Пан Матияш, надо бы проверить бумаги, что в замке хранятся у секретаря. Все до единой. Полагаю, что пан Юзеф не преминет воспользоваться тем фактом, что некогда брак моих родителей не был признан одной из церквей.
— Брак со дня венчания был признан в римском законе, этого должно быть довольно, — возразил ему бискуп, но Владислав упрямо качнул головой.
— Для судьи трибунала — протестанта, коим является пан Радзивилл, может и не быть. Проверьте грамоту, что дал патриарх константинопольский матери моей, когда через Острожскую ординацию возвращался из южных земель {11}. Без нее только пан Острожский сможет подтвердить возвращение схизмой законного статуса браку моих родителей, — потом, получив ответный кивок пана Матияша, Владислав перевел взгляд на его сына. — Тадеуш, я прошу тебя поехать в Дубровицы и увезти пани Патрысю из вотчины. Пусть поживет раздельно с супругом своим, покамест дело не разрешится. Руки не смогут творить дел, покуда голова молчит. Увези ее… увези ее в Лисий Отвор {12}, родовые охотничьи угодья в Бравицком лесу. Оттуда ей ни за что не уйти по своей воле. Но никакой крови, Тадеуш, слышишь? Там и гляди за ней, пока знака от меня не получишь.
Тот кивнул головой, прикусывая нижнюю губу. Да уж, нынче канун нового года, и эти последние минуты предыдущего выдаются совсем не радостными. Он поймал на себе выразительный взгляд отца и поднялся с места, подчиняясь немому приказу пана Матияша. Коротко кивнув, отец и сын вышли из залы, плотно затворив за собой тяжелую дверь, словно отгораживая оставшихся в комнате от смеха и музыки, шума голосов, что стоял за ее стенами.
Вскоре поднялся и Владислав, понимая, что обязан вернуться к шляхте, что веселилась в большой зале Замка, должен найти Ксению, которую оставил одну с паненками. Он снова устало протер глаза пальцами, будто желая придать дополнительной ясности взгляду, словно это поможет ему отчетливо разглядеть, верно ли он поступает сейчас, подходя к самому краю пропасти, с каждым днем становящейся все глубже и глубже.
— Я будто в темной комнате. Ни видно ни черта, но упрямо я пытаюсь дверь отыскать, — вдруг проговорил Владислав, заставляя и бискупа, и Ежи вздрогнуть невольно от того явного отчаянья, что впервые за последние годы услышали в голосе молодого шляхтича. — Все ищу и ищу, а выхода нет. Только каменные стены, которые предстоит прошибить, чтобы выйти из этого каменного мешка.
— Там есть дверь, Владислав, и она не заперта, — тихо сказал дядя в ответ на неожиданный крик души шляхтича. — И ты ее видишь, эту дверь. Только не понимаешь, что это единственный путь из той темницы, в которую ты сам себя загнал. Видит Бог, это воистину так.
— Ежи? — повернулся к усатому шляхтичу Владислав. Тот с того самого момента, как уселся в это кресло и разжег огонек в своем чубуке, не произнес ни слова, только внимательно разглядывал собравшихся и слушал их речи. — Ты всегда был рядом, пан. Будто отец, оберегал меня. Скажи же ныне, как должен я поступить по твоему разумению? Что превыше — совесть или долг, сердце или разум? Ты часто повторял, что
— Владек, — поднялся со своего места бискуп, чтобы взять за локоть племянника, задержать подле себя, попытаться снова уговорить его, пока еще не поздно, пока Острожские в Заславе. Он ясно видел, какие демоны терзают ныне шляхтича, и знал, как слабы люди в такие моменты.
Но Владислав только взглянул на него исподлобья и быстро вышел вон. Епископу ничего не оставалось, как остановиться на месте. Рука, протянутая в сторону племянника, упала в складки пурпурной сутаны, сжала с силой ткань.
— Он не переменит своего решения! — и Ежи только кивнул, соглашаясь со словами епископа. — И она! Она решила веру переменить. Сама сказала мне нынче. Deus mio!
— Да верно ли то? На моей памяти панна — одна из самых ревностных схизматиков, что я знал, — возразил ему Ежи, выбивая из чубука остатки табака. — Быть того не может.
— Она уже не блюдет посты, пан Смирец, — ответил бискуп, и Ежи замер на миг, поднял на него взгляд, все еще не веря в то, что слышал еще недавно от своего собеседника. — Схизма ныне говеет перед праздником Рождества, панна же поста не держит, и в веселье среди прочих. Разве не доказательство то истинности ее намерений перейти в истинную веру?
Но Ежи в ответ только хохотнул коротко. Только смешок этот был вовсе не веселый, что заставило епископа удивленно взглянуть на усатого шляхтича.
— А вот я думал, что это ее понесло тогда к пупорезке, коли до Рождества схизмы еще пара тыдзеней, думал, праздник какой у схизмы! — он перевел взгляд на бискупа, по-прежнему не сводящего глаз с него, улыбнулся криво. — Пост не держит от того, что уверена, что праздник Святой позади. Запуталась панна в днях.
— Мне нет дела до того, — отрезал бискуп, поправляя перстень на пальце, будто тот мешал ему. — Не говеет панна от своего незнания или решив перейти в другой закон, мне все едино. Пан Смирец должен понимать, что коли она крещение примет, то венчание будет, и Владислав… тогда Владусь…
Он вдруг осекся, пристально взглянул на Ежи, что убирал чубук в небольшой кошель на поясе, а потом решился — подошел ближе к креслу усатого шляхтича, вынуждая того взглянуть на бискупа снизу вверх, что совсем не любил.
— Пан Смирец когда-то поклялся в верности брату моему, а после и сыну его, пану Владиславу. Поклялся сделать все для их блага, — медленно произнес епископ. Ежи сузил глаза, сдвинул широкие седые брови, а потом только кивнул в ответ, позволяя своему собеседнику продолжить речь. — Я буду честен с паном Смирцем, и надеюсь на ответную честность пана. А также, на его благоразумность и молчание. Мне по нраву эта панна из Московии. Она пригожа лицом и телом, а ее уму мог бы позавидовать любой мужчина, но…
— Но она не панна Острожская! — прервал его нерешительную речь Ежи, и епископ кивнул, довольный, что, судя по всему, нашел себе союзника. Он знал, что старый шляхтич будет против этого брака, за долгие годы служения святой Церкви он научился легко читать в сердцах и умах людей.
— И это тоже, пан Смирец, — согласился бискуп, а после подал знак тому подняться на ноги, чтобы прошептать едва слышно, скрывая от чужих ушей, которые могут быть и у стен, про давешнюю анонимную грамоту в инквизицию. В этот раз Ежи не сумел скрыть своего потрясения: он сначала долго смотрел на епископа, будто пытаясь прочитать в его глазах подтверждения произнесенным словам, а потом в волнении закрутил ус.