Обрученные судьбой
Шрифт:
— О чем она, эта песнь? — прервал ее думы епископ, внимательно вглядывающийся в ее лицо.
— Это плач девицы о своем соколе. Она посылает дар молодца златое кольцо на розыск его, — ответила Ксения. Контраст между наречиями, что еще только недавно рвался из самого сердца, и тем, что ныне медленно потек плавной рекой под сводами этой комнаты, был так осязаем, что казалось, даже бискуп почувствовал себя неловко ныне.
— Ты давно не говорила на речи московитской, верно? Тоскуешь по земле отчей? — вдруг спросил он, снова переплетая пальцы и кидая на нее такой привычный ей пронзительный взгляд.
— Все тоскуют по корням, — уклончиво ответила Ксения. — Ныне же земля моя тут…
— Добже, — кивнул епископ, а потом вдруг
В ту ночь Ксения снова стояла на своем привычном месте на замковой стене, не обращая внимания на мелкую снежную крупу, что тихо падала из темных туч ночного неба. Где-то там за краем земли, что сливался с черным небом, скрывался за снежной пеленой, за многочисленными полями и лугами, за лесами, еловыми и березовыми, — ее отчая земля. Ее красавицы церквы с маленькими луковичками-куполами, ее терема, украшенные искусными деревянными кружевами, сады яблоневые и вишневые, темные от времени избы и холопы в плетенных лаптях.
Ксения не вспоминала об отчей земле уже несколько лет, запретила думать о ней, но вот ныне снова проснулась память, трепала душу, как трепет ныне ветер подол ее платья и полы плаща. Она отказалась от своей земли ради Владислава, от своих родичей, от корней своих оторвалась. Что будет, коли он не простит ее…?
Утром в день Трех Королей, когда запрягали лошадей, что побегут в поезде пана епископа, увозя того в пинские земли, на двор Заславского Замка прискакали всадники. Было видно, что они гнали коней, заставляя тех прибыть в назначенный срок, что ехали они без остановки для отдыха последние сутки. Сперва сердце Ксении встрепенулось, когда она заметила их, ступая по длинной галерее, направляясь на двор, а потом распознала в главе прибывших пана Добженского, прикусила губу, стараясь сдержать выдох разочарования, чтобы его не уловила Мария, ступающая рядом.
— Пан Добженский, — холодным кивком приветствовала того Ксения, не забывшая тех слов, сказанных в темном коридоре. Пусть они оказались правдой, но она не желала их знать, потому и перенесла свое неприятие их на этого темноволосого мужчину, склонившегося перед ней в поклоне. — Пан прибыл нынче поутру проверить для пана ордината, уехала ли из Замка пани Вревская? Можете передать своему пану, что я уезжаю. Он волен возвращаться в Заслав без опаски встретить меня.
— Пани несправедлива к пану ординату и ко мне, — пан Добженский отвел глаза в сторону, не желая встречать ее чуть насмешливый взгляд. — Я приехал проводить пани и пана Смирца до границы земель его вотчинных. Говорят, на дороге к ним неспокойно ныне.
— Мне нечего бояться, пан Добженский, — отрезала Ксения. — Пан епископ был так любезен предложить места для меня и пана Смирца в его возке. Так что я отныне под защитой пана бискупа и вынуждена отказать в подобной услуге пану Добженскому. Да и как пан желал ехать ныне, коли на ногах едва сам стоит?
Она оглянулась на окна в северном крыле, где были комнаты, отведенные Анджею, но знала, что не увидит его в них — сама же просила увести его на прогулку подле Замка, опасаясь, что не найдет в себе сил уехать от сына. Прикусила губу, пытаясь сдержать слезы, отгоняя мысли о том, что вдруг ее уверенность в прощении Владислава обманчива. Несмотря на все доводы разума, Ксения ждала, что он остановит ее отъезд, как будет ждать его еще долго.
— Я привезу пана Анджея в земли пана Смирца еще до Сретения, — словно прочитав ее мысли, тихо проговорил пан Добженский, и она рассеянно кивнула в ответ. — Таково слово пана Заславского.
Ксения сама не помнит, как покидала Замок тогда. Благо епископский возок на полозьях был крытым, и она скрылась от чужих глаз в его глубине, откинувшись на стенку, спрятав лицо в меховой полости, которой укрыли ее. Бискуп тоже не стал ничего говорить, а отвернулся к окну, вглядывался в лица холопов и горожан, что
Но только у одной Ксении при том горько плакала душа, вспоминая, как уезжала она отсюда несколько лет и зим назад. Ранее она отказывалась от своей любви ради блага Владека. Но она никак не могла понять — отчего он отказывается от нее ныне?
— Помни, пани Катаржина, — наставлял Ксению, прощаясь пару дней спустя, епископ, когда поезд остановился на развилке дорог. Одна из них вела в пинские земли, которые уже давно ждали его возвращения, а другая — в направлении вотчины Ежи, что уже полулежал в санях и ждал Ксению, что-то сурово выговаривая холопу на козлах. — Помни — терпение всенепременно получает награду. Не только меткость, но и терпение истинные качества охотника. Сумей выждать, и ты получишь то, что будет всем нам во благо, — а потом вдруг положил руку на ее плечо и сжал его с силой. — И за то время, что ждешь, обдумай вот что: минет пять лет и пять зим, не боле, и сын твой миром будет мазан, станет истинным воином Христовым. Слышала, верно, про confirmatio {1}? А до того будет первое причастие, первое принятие даров святых. Неужто и тогда подле не встанешь? Подумай о том, пани Катаржина. Ныне ты должна понимать…
Нет, она не понимала. Она даже не думала ни о чем после. Словно заледенела от ветра, что бил в лицо, замораживая щеки и нос, когда сани мчались по снежной дороге в земли пана Смирца. Так и прибыла на двор вотчины — отстраненная и холодная, со скупой улыбкой, мелькнувшей на губах, когда Збыня, громко причитая, скатилась с крыльца навстречу хозяевам, теребила тех за руки, тащила за собой в тепло гридницы.
Только пару раз упала ледяная маска с ее лица. Первый — когда заметила волчью шкуру на плечах въехавшего во двор шляхтича, что прибыл тут же, словно поджидал их возвращения где-то поблизости. Она встретилась глазами с Лешко и тут же смутилась, отвела взгляд в сторону не в силах глядеть в его лицо, вспоминая ту боль и злость, с которой он смотрел на нее в последний раз, когда они виделись. В тот рассвет, когда гнались за Владиславом и его пахоликами.
— Пани Катаржина вернулась к нам? — спросил Лешко, спешившись и подходя к ней, замершей на крыльце дома.
— Вернулась, — тихо ответила Ксения. Холопы, распрягающие сани, с любопытством навострили уши, словно почувствовав то напряжение, что разлилось в воздухе двора ныне.
— Одна? — уточнил Лешко, и Ксения скривилась на миг от боли, кольнувшей в груди.
— Я прибыла с паном Смирцем, отцом моим.
— Я говорил тебе, — словно не слыша ее, сказал Лешко, обжигая ее своим взглядом. — Я тебе говорил, но ты не слушала. И ты потеряла его, — и упрямо добавил, видя, как она качает головой. — Ты потеряла своего сына. И ничего не получила взамен. Я говорил тебе…
Он ушел тогда с крыльца в дом, оставив ее одну. Более они никогда не заводили этого разговора. Но Ксения ясно читала в его глазах, что он думает о том, что Анджей никогда не будет жить в вотчине, что она потеряла своего сына, когда могла сохранить его для себя. И она видела немое обвинение в его глазах прежде, чем он успевал отвести взгляд или скрыть свои чувства от нее. Он по-своему любил ее мальчика, и его отсутствие ударило не только по ней. И Лешко не мог не винить ее за это.
Ксения по-прежнему выезжала вместе с Лешко по делам вотчины, но за другим больше вместе их нигде не видели. Не стало верховых прогулок и гона, не стало охоты на зимующих птиц и зверьков, не провожал пани Касю в церкву схизмы. И он больше не приезжал так часто на двор пана Смирца, словно не желал находиться подле Ксении.