Обряд на крови
Шрифт:
Рассказал все, что помнил. Без утайки. Как отмечали дома чуть ли не всем поселком удачную охоту, как кричал на него потом одуревший братишка Болда… Как, немножко очухавшись, но все еще сильно под балдой, прокрался на свое сгоревшее подворье и долго ошарашенно лупал глазами на торчащую посередине пепелища голую и страшную печную трубу. Как потом снова пил водку у приютившего его старого собутыльника нанайца Мишки. Как слушал в пьяном угаре вполуха рассказ корефана о чьих-то страшных кровавых приключениях, о наехавших в поселок ментах. Как проснулся потом под вечер в тайге с Мишкиным рыбацким вещмешком, с разламывающейся с похмелюги башкой и пялился на него, ничего не соображая… Как потом добирался на перекладных до Хабары. Как ехал на попутном «КамАЗе». Как вылез на Хехцире. Как потом долго и упорно топал по тайге, постепенно прозревая…
Мужики слушали откровения Айкина очень внимательно. Молча, не перебивая. И только, когда он закончил свой рассказ, старик положил свою теплую сухую руку на его коленку, заглянул в глаза и покачал головой:
— Ну и наворочал ты делов, Акимушка. Страшное дело, чего натворил. А все ж эта водка проклятущая. Будь она неладна… Так теперь
— Почему нельзя?
— Да потому. Потому, что тебя там тоже искать почнут.
— Конечно, будут, — подключился Андрей. — На тебя уже точно и в Приморье ориентировку отправили. И в Отрадное, в первую очередь, если у тебя там родня проживает. Да и во все места, где есть вероятность того, что ты там объявишься. Понимаешь?
Понять-то, он понял. Чего ж не понять? Не совсем еще глупый, однако. Но как же принять такое? Как привыкнуть к этой худой, чернющей, как сажа, мысли? Ведь по всему выходит теперь, что и идти-то ему больше некуда. Совсем некуда, сколько лоб ни три…
Сидит Айкин, как дряхлый старик, сгорбившись, глядит в огонь широко открытыми, но совсем незрячими глазами. Глядит и шепчет еле слышно: «И что же мне делать теперь? Что?! Я же совсем не знаю! Ничего не знаю. Я же — простой парень… совсем простой парень, а не какой-то шибко умный исачила?!» [44]
44
Исачила — ясновидящий (ульчск.).
Славкин
Сумерки сгущались быстро. На глазах. Уже через двадцать минут после захода солнца вокруг стояла полная темень. Такая плотная и непробиваемая взглядом, что хоть ножом ее режь. И только от свежевыпавшего снега в свете чахлых невзрачных звезд исходило слабое размытое сияние, как на жиденько подсвеченном танцполе в каком-нибудь захолустном «суперклубе» для местной «крутой» шушерни.
Славкин достал планшет, открыл закладку с электронной картой и отметил со смешанным чувством удовлетворения и досады: «Все. Уже час, как без движения. Явно на ночевку расположились. И это вроде бы неплохо. Вроде. С одной стороны. И я сегодня немного сосну. Все-таки семь часов за трое суток — маловато будет. Не тот возраст. Себя-то не обманешь… А вообще, Андрюха, что-то ты не слишком пока торопишься? Не больно-то жаждешь, как видно, свою ядреную кержачку облобызать да оприходовать? Придется завтра тебя, парень, как-то подстегнуть, ускорения тебе придать. Еще не знаю как, но что-нибудь придумаем. Слегка тебе касторкой задницу подмажем, как тогда в гарнизоне. Нет у меня ни малейшего желания неделями тут за тобой по дебрям тыркаться. На хрен мне такое затяжное беспонтовое «сафари»?»
Неожиданно мысли свернули на Илью: «Просек, волчара, или нет, что я один, без него, соскакивать собрался? Клюнет на эти сраные алмазы из лаборатории? По его понятиям вроде я просто обязан за ними вернуться? Там же, по самым скромным подсчетам, по четыреста штук зеленых на каждого, а это вполне солидный куш? По крайней мере — на пару-тройку лет вполне безбедной жизни?.. Нет, все-таки, похоже, почувствовал неладное? Недаром же усиленно пытался мне Ваську всучить, для контроля на загривок подвесить. У него ведь нюх звериный. Он ведь любой подвох за версту чует. Не один десяток раз имел возможность в этом убедиться. Ну вот хотя бы как тогда в Кули-Ишане…
Произнес мысленно, и тут же снова словно ослепило, опалило раскаленным солнцем и заколыхалось, заходило смутными расплывчатыми волнами в знойном мареве раскинутое по сторонам безбрежное море каменных хребтов. И заскрипела на зубах тонкая и вязкая, как цемент, вездесущая афганская пыль…
Разведгруппа скрытно выдвинулась к окраине кишлака в самое чумное пекло — вскоре после полудня. Полученная от хадовцев [45] информация, как и всегда, была расплывчатой и неполной: то ли «стопроцентно» существующий склад с оружием находится непосредственно в указанном ими стоящем на отшибе дувале, что представлялось почти невероятным, то ли на небольшом удалении от кишлака, в одной из окрестных пещер. И только одно из их утверждений было вполне конкретным и категоричным: хозяин дувала прекрасно осведомлен о том, как добраться к этому хорошо замаскированному «схрону». Поэтому душару надо было однозначно брать за бары, быстро и эффективно колоть, ломать, чтобы использовать в дальнейшем в качестве проводника. В общем-то все, как обычно, за исключением того, что в этот раз группе, согласно приказу, по каким-то «гениальным» соображениям начальства, надлежало действовать в светлое время. А какого черта, спрашивается, копья ломать, подвергать людей неоправданному риску, если на ближайшие сутки все равно запланирована широкомасштабная войсковая операция по зачистке кишлака. И тряси тогда этого угрюмого басмача в свое удовольствие. Только уже спокойно и методично, без суеты, с максимальным шансом на успех и минимальным — схлопотать в лобешник пулю. Но начальству, видимо, виднее. Оно ведь, как известно, к «небесам» поближе.
45
Х А Д — афганская госбезопасность.
Как только группа рассредоточилась и взяла под контроль прилегающую к дому территорию и шедший первым номером Илья потянул на себя скрипучую покосившуюся дверь, из дверного проема наружу вырвались, словно пар из бани, клубы белого опиумного дыма. И тут же перехватило дыхание, и на языке появилась терпкая вяжущая сладость.
Картинка глазам предстала еще та — практически пустая нищая лачуга с корявыми, заросшими паутиной серыми, лет сто назад беленными стенами. На широкой заскорузлой от грязи затертой
46
Камис — длинная свободная афганская рубаха до колен или ниже, обычно из хлопчатобумажной ткани.
47
Партуги — традиционные широкие штаны.
Никто из них на появление в доме чужаков никак не отреагировал, и стало очевидным, что все они, включая мелкого, — глубоко под кайфом, в капитальном улете, и все происходящее вокруг им в данный момент — вообще по барабану.
— Ё…й кот, — прорычал Илья. — Похоже, нас опять мордой в дерьмо за…ли!
Он, естественно, имел в виду сложившуюся ситуацию, но после его слов так и шибануло с разлета в нос омерзительным запахом годами не мытого человеческого тела и разнообразной степени свежести экскрементов, как из нечищенного, забитого под самое очко деревенского нужника. Даже насквозь пропитавший застоялый воздух лачуги опиумный дух не смог заглушить эту исходящую от духовской семейки нестерпимую вонь.
— Один хрен, работаем, — не глядя на Илью, отдал команду и, подождав несколько секунд, пока бойцы приступят к шмону, подошел к старику вплотную. — Четурасти! Хубасти [48] , бобо [49] ?! — рявкнул ему прямо в ухо, резко пригнувшись, чтобы на всякий случай все-таки проверить его рефлексы. Но старый чмошник на это даже бровью не повел. Так и продолжал в полной прострации тупо и методично ковыряться в своей курительной трубке, счищая куском проволоки на погнутый металлический поднос черные липкие крупинки опия. Однако его покрытые въевшейся грязью руки, совершающие сравнительно сложные для состояния глубокого наркотического опьянения манипуляции, почему-то совсем не дрожали. И в мозгах проскочила мысль, что исходящий от деда запах отнюдь не такой насыщенный, как можно бы было предположить. Что он несколько диссонирует с тем, что висит в помещении. И в букете из явно свежего, а не едкого застарелого пота, ветхой пропыленной одежды и опия присутствует еще какой-то едва уловимый нюанс — вроде слабого аромата сандала [50] . Но эта мысль проскочила и моментально угасла где-то в закоулках подсознания. А он все стоял в шаге от старика и, глядя на его блестящую лысую макушку, вылезшую из-под небрежно повязанной, висящей на ушах подозрительно чистой, без единого пятнышка, белоснежной чалмы, темно-коричневую жилистую шею в сплошных рытвинах глубоких морщин, похожую на кору столетней сосны, быстро просчитывал в уме варианты экстренного потрошения этого задохлика. Но в голову не приходило ничего дельного, ведь прежде всего надо было каким-то чудодейственным образом привести погруженного в транс душару в чувства.
48
Четурасти! Хубасти? — приветствие-расспрос, аналог русского «Привет! Как жизнь? Как дела?» (дари).
49
Бобо — старик (дари).
50
Запах священного сандалового дерева — аромат духовности, используется при медитациях, приближает верующего к божественному, помогает достойно встретить смерть.
— Назад, Саня! Все назад! — неожиданно рявкнул Краев и, схватив за рукав, буквально волоком протащив по лачуге, вышвырнул его за дверь.
А через несколько секунд после того, когда все они, включая бойцов, пулей выскочили за дверь, хлипкая хибара вздрогнула и моментально развалилась на куски, и в клубах поднятой в воздух тонкой белесой пыли резко взметнулся вверх и заплясал из стороны в сторону широкий и длинный огненный язык…
— Он что, козлина старый, в вечном празднике? — хрипел ему в тугое после взрыва ухо Краев, когда, проскочив в диком темпе зеленку и отойдя от кишлака на значительное удаление, группа, выставив охранение, расположилась на дневку в коротком и узком, как щель, ответвлении пересохшего, усеянного валунами речного русла. — Сегодня же у этих диких маразматиков — обычный будний день и даже не пятница, а понедельник. А он, придурок, в белом тюрбане? Да без кулаха?.. [51] И в таком сраче?.. Да только идиот на это купится!..
51
Кулах (колах) — шапочка, на которую наматывается чалма.