Обряд на крови

Зверев Сергей Иванович

«Какой же ты дурак, однако! Дурак, дурак, дурак! — лупит и лупит он себя наотмашь своими тяжелыми черными мыслями, лезет напролом через кусты, не замечая, как они больно, до крови секут лицо. — Очень ты глупый человек, если сделал такое. Совсем дурак какой-то! — Лезет он напролом через чащу, больно кусая губы, а в глазах дрожат слезы: — А еще Эндури зачем-то молишься, помочь тебе просишь. Дурак!.. Его же не обманешь. Он все знает. Никого никогда не обманешь. И себя не обманешь даже. Кто такое сделал, тому никто помогать не будет. Ни за что не будет! Не будет никто такому глупому дураку помогать».

Не хочет Айкин ни о чем думать. Совсем не хочет. А черные мысли все крутятся и крутятся в башке. И столько их туда уже набилось, как синявок [76]

в банку с хлебом. Долбят и долбят, клюют и клюют.

Не хочет Айкин ни о чем вспоминать. Не хочет, а все равно вспоминает. И снова, в который уже раз, выплывает из прошлого и стоит, как наяву, перед глазами родное село Булава на крутом берегу Амура, лодки на длинной песчано-галечной косе, обшитые рейкой домишки, взбегающие вверх по косогору. И слышится ему громкий гомон вернувшихся с промысла рыбаков, и стрекот лодочных моторов, и грохот проносящихся по пыльному большаку мотоциклов, и сонный перебрех разморенных жарою поселковых псов…

76

Синявка — местное название горчака, маленькой сорной рыбешки, обитающей в неисчислимом количестве в большинстве водоемов Дальнего Востока. Обычно используется рыбаками в качестве живца при ловле хищной рыбы.

…и плеск весла. И тихий шелест воды под днищем оморочки на неподвижной, как зеркало, озерной глади…

И льется, проникает в ноздри запах разогретого гудрона, копченой рыбы и… печных дымков…

И вот уже они стоят все вместе на высоченном Ауринском утесе [77] . И он с мамушкой. И отец, и братишка Болда. Стоят и смотрят на широченный, почти безбрежный Мангму [78] , разлитый в буйном половодье, на синие далекие хребты в полупрозрачной дымке… Стоят, не шелохнувшись. Совсем рядышком. Все вместе. Стоят и щурятся на ярком весеннем солнышке…

77

Ауринский утес — с ульчского «аури» — «место снов» — живописный утес на берегу Амура в 10 км ниже села Булава — место поклонения и культа приамурских народностей.

78

Мангму — Амур (удэг.).

Мычит, трясет башкой Айкин, пытаясь отогнать от себя страшное наваждение, но оно все не уходит. Все горит и горит перед глазами, словно на экране телевизора.

С треском лезет Айкин через кусты, утопая в рыхлом снегу по колено, вытирая украдкой текущие по щекам слезинки. Лезет и думает: «Надо мне, однако, теперь что-то очень хорошее сделать. Что-то очень, очень хорошее и людям нужное. Тогда, может, и простит меня Эндури. Тогда простит, пожалуй. И Дуэнте Эдени, и Тэму с Пудей… Простят и разрешат мне в були с родными встретиться. С отцом и мамушкой, с братишкой Болдой… Может, и разрешат еще, пожалуй. Простят меня, дурака такого».

Слышит Айкин за спиной сиплое с присвистом дыхание Семеныча и думает: «Хорошие, однако, все они люди. И Андрюха с дедкой, и этот маленько угрюмый Назаров. Все хорошие. Не такие, как я… А вот этот гад, что Борю подстрелил, совсем, как видно, худой. Плохой и злой, как черт какой-то. Да разве можно вот так в живого человека палить?! Он тебе что, чушка, что ли!.. Злой он, наверно, сильно, этот гад?»

Лезет вперед Айкин, но, вдруг дернувшись всем телом, совсем замедляет шаг, ошарашенный неожиданной догадкой: «Вот же оно — хорошее дело! Надо мне убить его! Самому убить этого гада нужно! Убить, чтобы больше по людям не палил! Чтобы не мешал больше!» И, подумав так, тревожно озирается Айкин — не подслушал ли кто из мужиков его последней мысли.

Вот и моментально слезы высохли. И загорелась в глазах жесткая решимость.

«Вот такое я шибко хорошее

дело сделаю! Точно сделаю! Очень хорошее, однако! Я сам его убью. Застрелю прямо в лоб, как чушку! Как какую-то лисицу бешеную!.. Застрелю? А если мне Андрюха автомат не даст? Да вряд ли отдаст. Нет, не отдаст, пожалуй… Ну и пусть тогда. Пусть не отдает! Я его и так — без ружья убью. Без ружья, как глупую дикушку! — думает Айкин и вдруг понимает: — Но тогда же мне опять врать придется? Не хочется, а придется, однако… Ничего. Совру как-нибудь, если надо».

И, приняв твердое решение, Айкин остановился. Повернулся и, поправив сползший с плеча ремень автомата, твердым решительным шагом подошел к Мостовому.

— Что ты, Аким? Чего хотел? — спросил тот, сгибаясь под тяжестью носилок.

— Говорить с тобой хочу.

— Потом поговорим, на привале.

— Нет. Сейчас хочу, — уперся Айкин. — Мне сейчас очень нужно.

— Хорошо. Сейчас, так сейчас. Ну что с тобой поделаешь, если так приспичило… Стой, Михалыч. Передохнем немного, — сказал Мостовой и, опустив тяжелую ношу на землю, немного отдышавшись, снова вопросительно посмотрел на Айкина: — Ну, говори теперь, чего хотел. Я тебя слушаю.

— Нет. Не здесь. Только тебе хочу. Давай отойдем в сторонку.

Отошли от мужиков на десяток метров, и Мостовой снова испытующе заглянул Айкину в глаза:

— Говори, Акимушка, если так серьезно. Да говори же ты, чего молчишь?

— Я не молчу, Андрей… Я… я…

— Да не волнуйся ты так. Давай. Смелее.

— Уф, — шумно выдохнул Айкин. Потер лоб и, теперь уже смело встретив взгляд Мостового, на одном духу выпалил: — Не пойду больше с вами. Один пойду.

— Почему? — нахмурился Андрей. — Может, кто-то тебя обидел чем-то? Может, это я тебе что-то такое, не подумав, ляпнул?

— Никто не обижал. И ты не ляпал. Просто… Теперь я к дядьке Узе пойду… В Отрадное… Один… Все равно пойду. И пусть меня в тюрьму сажают… Не хочу больше, как заяц, прятаться, — вымучил Айкин и похвалил себя мысленно за то, что так убедительно соврать у него получилось.

— Ну что тебе на это сказать? — задумчиво вымолвил Андрей после короткой паузы. — Это, в конце концов, твое право… А, может, так и лучше будет.

— Все тогда, — не стал его дослушивать Айкин, почувствовав, что вот-вот растеряет всю свою решимость и горько, безудержно расплачется. — Прощай тогда, однако. — Рывком сдернул с плеча автомат, отдал его Андрею. Крепко стиснул его протянутую руку и, быстро отойдя от него, так же скомканно и поспешно попрощался с Семенычем и Назаровым, с лежащим на носилках Кудряшовым. Попрощался и, забросив за спину свой тощий сидор, сорвался с места и бросился, не разбирая дороги, как ужаленный, в самую заблудную, самую глухую и темную чащобу.

Ломился напрямик по самым дебрям, пока в такую жуткую крепь не забрался, что буквально повис, как муха в паутине, — ни вперед, ни назад не сдвинуться. Дернулся раз, другой и затих. Потом отфукался, поглазел на свои утыканные колючками, облепленные чертополохом торбаса, туго обмотанные тонкой, но прочной, как нихромка [79] , лозой лимонника [80] , на изодранный в клочья рукав фуфайки, пошмыгал носом и задумался: «Чё я, как бык какой-то пру? Совсем дурной, однако. Надо отсюда обратно вылезать. К этой яме в буреломе идти надо».

79

Нихромка — тонкая проволока из не хромированной стали, используемая охотниками при ловле мелких пушных зверьков с помощью петель (охотн.).

80

Лимонник китайский — вьющаяся листопадная лиана, произрастающая в Китае, Японии и Корее, а также в Приморском и Хабаровском краях, Амурской области и на Сахалине. Плоды обладают тонизирующими целебными свойствами.