Обрыв
Шрифт:
– Ты поешь, Марфенька? – спросил он.
– Да… немножко, – застенчиво отвечала она.
– Что же?
– Русские романсы; начала итальянскую музыку, да учитель уехал. Я пою: «Una voce poco fa», [75] только трудно очень для меня. А вы поете?
– Диким голосом, но зато беспрестанно.
– Что же?
– Все. – И он запел из «Ломбардов», потом марш из «Семирамиды» и вдруг замолк.
Он взглядывал близко ей в глаза, жал руку и соразмерял свой шаг с ее шагом.
75
«В
«Ничего больше не надо для счастья, – думал он, – умей только остановиться вовремя, не заглядывать вдаль. Так бы сделал другой на моем месте. Здесь все есть для тихого счастья – но… это не мое счастье!» Он вздохнул. «Глаза привыкнут… воображение устанет, – и впечатление износится… иллюзия лопнет, как мыльный пузырь, едва разбудив нервы!..»
Он выпустил ее руку и задумался.
– Что ж вы молчите? – спросила она. – «Ничего не говорит!» – про себя прибавила потом.
– Ты любишь читать… читаешь, Марфенька? – спросил он, очнувшись.
– Да, когда соскучусь, читаю.
– Что же?
– Что попадется: Тит Никоныч журналы носит, повести читаю. Иногда у Верочки возьму французскую книгу какую-нибудь. «Елену» недавно читала мисс Эджеворт, еще «Джен Эйр»… Это очень хорошо… Я две ночи не спала: все читала, не могла оторваться.
– Что тебе больше нравится? Какой род чтения?
Она подумала немного, очевидно затрудняясь определить род.
– Да вы смеяться будете, как давеча над гусенком… – сказала она, не решаясь говорить.
– Нет, нет, Марфенька: смеяться над такой милой, хорошенькой сестрой! Ведь ты хорошенькая?
– Ну, что за хорошенькая! – небрежно сказала она, – толстая, белая! Вот Верочка так хорошенькая, прелесть!
– Что же ты любишь читать? Поэзию читаешь: стихи?
– Да, Жуковского, Пушкина, недавно «Мазепу» прочла.
– Что же, нравится?
Она отрицательно покачала головой.
– Отчего?
– Жалко Марию. Вот «Гулливеровы путешествия» нашла у вас в библиотеке и оставила у себя. Я их раз семь прочла. Забуду немного и опять прочту. Еще «Кота Мура», «Братья Серапионы», «Песочный человек»: это больше всего люблю.
– Какие же тебе книжки еще нравятся? Читала ли ты серьезное что-нибудь?
– Серьезное? – повторила она, и лицо у ней вдруг серьезно сморщилось немного. – Да, вон у меня из ваших книг остались некоторые, да я их не могу одолеть…
– Какие же?
– Шатобриана – «Les Martyrs» [76] … Это уже очень высоко для меня!
– Ну, а историю?
– Леонтий Иванович давал – Мишле, «Precis de l’histoire moderne», [77] потом Римскую историю, кажется, Жибона…
76
«Мученики» (фр.).
77
«Очерки
– То есть Гиббона: что же?
– Я не дочитала… слишком величественно! Это надо только учителям читать, чтоб учить…
– Ну, романы читаешь?
– Да… только такие, где кончается свадьбой.
Он засмеялся, и она за ним.
– Это глупо? да? – спросила она.
– Нет, мило. В тебе глупого не может быть.
– Я всегда прежде посмотрю, – продолжала она смелее, – и если печальный конец в книге – я не стану читать. Вон «Басурмана» начала, да Верочка сказала, что жениха казнили, я и бросила.
– Стало быть, ты и «Горя от ума» не любишь? Там не свадьбой кончается.
Она потрясла головой.
– Софья Павловна гадкая, – заметила она, – а Чацкого жаль: пострадал за то, что умнее всех!
Он с улыбкой вслушивался в ее литературный лепет и с возрастающим наслаждением вглядывался ей в глаза, в беленькие тесные зубы, когда она смеялась.
– Мы будем вместе читать, – сказал он, – у тебя сбивчивые понятия, вкус не развит. Хочешь учиться? Будешь понимать, делать верно критическую оценку.
– Да, только выбирайте книжки, где веселый конец, свадьба…
– И детки чтоб были? – лукаво спросил он, – чтоб одного «кашкой кормили», другому «оспочку прививали»? Да?
– Злой, злой! ничего не стану говорить вам… Вы все замечаете, ничего не пропустите…
– Так ты не выйдешь ни за кого без бабушкина спроса?
– Не выйду! – сказала она с твердостью, даже немного хвастливо, что она не в состоянии сделать такого дурного поступка.
– Почему же так?
– А если он картежник, или пьяница, или дома никогда не сидит, или безбожник какой-нибудь, вон как Марк Иваныч… почем я знаю? А бабушка все узнает…
– А Марк Иваныч безбожник?
– Никогда в церковь не ходит.
– Ну, а если этот безбожник или картежник понравится тебе!..
– Все равно, я не выйду за него!
– А если полюбишь ты!..
– Картежника или такого, который смеется над религией, вон как Марк Иваныч: будто это можно? Я с ним не заговорю никогда; как же полюблю?
– Так, что бабушка скажет, так тому и быть?
– Да, она лучше меня знает.
– А когда же ты сама будешь знать и жить?
– Когда… буду в зрелых летах, буду своим домом жить, когда у меня будут свои…
– Дети? – подсказал Райский.
– Свои коровы, лошади, куры, много людей в доме… Да, и дети… – краснея, добавила она.
– А до тех пор все бабушка?
– Да. Она умная, добрая, она все знает. Она лучше всех здесь и в целом свете! – с одушевлением сказала она.
Он замолчал, припоминал Беловодову, разговор с ней, сходство между той и другой, и разные причины этого сходства, и причины несходства.
У него рисовались оба образа и просились во что-то: обе готовые, обе прекрасные – каждая своей красотой, – обе разливали яркий свет на какую-то картину.