Обрыв
Шрифт:
– Здесь, здесь, сейчас! – отозвался звонкий голос Марфеньки из другой комнаты, куда она вышла, и она впорхнула, веселая, живая, резвая с улыбкой, и вдруг остановилась. Она глядела то на бабушку, то на Райского, в недоумении. Бабушка сильно расходилась.
– Вот слышишь: братец тебе жаловать изволит дом, и серебро, и кружева. Ты ведь бесприданница, нищенка! Приседай же ниже, благодари благодетеля, поцелуй у него ручку. Что же ты?
Марфенька прижалась к печке и глядела на обоих, не зная, что ей сказать.
Бабушка
– Скажи, Марфенька, ты бы хотела переехать отсюда в другой дом, – спросил он, – может быть, в другой город?
– Ах, сохрани Боже: как это можно! Кто это выдумал такую нелепость!..
– Вон кто, бабушка! – сказал Райский, смеясь.
Марфенька сконфузилась, а бабушка, к счастью, не слыхала. Она сердито глядела в окно.
– Ведь у меня тут все: сад и грядки, цветы… А птицы? Кто же будет ходить за ними? Как можно – ни за что…
– Ну, вот бабушка хочет уехать и увезти вас обеих.
– Бабушка, душенька, куда? Зачем? Что это вы затеяли? – бросилась она ласкаться к бабушке.
– Отстань! – сердито оттолкнула ее бабушка.
– Ты не хотела бы, Марфенька, не правда ли, выпорхнуть из этого гнездышка?
– Нет, ни за что! – качая головой, решительно сказала она. – Бросить цветник, мои комнатки… как это можно!
– И Верочка тоже?
– Она еще пуще меня: она ни за что не расстанется с старым домом…
– Она любит его?
– Она там и живет, там ей только и хорошо. Она умрет, если ее увезут, – мы обе умрем.
– Ну, так вы никогда не уедете отсюда, – прибавил Райский, – вы обе здесь выйдете замуж, ты, Марфенька, будешь жить в этом доме, а Верочка в старом.
– Слава Богу: зачем же пугаете? А вы где сами станете жить?
– Я жить не стану, а когда приеду погостить, вот как теперь, вы мне дайте комнату в мезонине – и мы будем вместе гулять, петь, рисовать цветы, кормить птиц: ти, ти, ти, цып, цып, цып! – передразнил он ее.
– Ах, вы злой! – сказала она. – Я думала, вы не успели даже разглядеть меня, а вы все подслушали!
– Ну, так это дело решенное: вы с Верочкой принимаете от меня в подарок все это, да?
– Да… братец… – весело сказала она и потянулась было к нему.
– Не сметь! – горячо остановила бабушка, до тех пор сердито молчавшая.
Марфенька села на свое место.
– Бесстыдница! – укоряла она Марфеньку. – Где ты выучилась от чужих подарки принимать? Кажется, бабушка не тому учила; век свой чужой копейкой не поживилась… А ты не успела и двух слов сказать с ним и уж подарки принимаешь. Стыдно, стыдно! Верочка ни за что бы у меня не приняла: та – гордая!
Марфенька надулась.
– Сами же давеча… сказали, – говорила она сердито, – что он нам не чужой, а брат, и велели поцеловаться с ним; а брат может все подарить.
– Это
– Не бери! – повелительно сказала бабушка. – Скажи: не хочу, не надо, мы не нищие, у нас у самих есть имение.
– Не хочу, братец, не надо… – начала она с иронией повторять и засмеялась. – Не надо так не надо! – прибавила она и вздохнула, лукаво поглядывая на него.
– Да уж ничего этого не будет там у вас, в бабушкином имении, – продолжал Райский. – Посмотри! Какой ковер вокруг дома! Без садика что за житье?
– Я садик возьму! – шепнула она, – только бабушке не го-во-ри-те… – досказала она движениями губ, без слов.
– А кружева, белье, серебро? – говорил он вполголоса.
– Не надо! Кружева у меня есть свои, и серебро тоже! Да я люблю деревянной ложкой есть… У нас всё по-деревенски.
– А эти саксонские чашки, эти пузатые чайники? Таких теперь не делают. Ужели не возьмешь?
– Чашки возьму, – шептала она, – и чайники, еще вон этот диванчик возьму и маленькие кресельца, да эту скатерть, где вышита Диана с собаками. Еще бы мне хотелось взять мою комнатку… – со вздохом прибавила она.
– Ну, весь дом – пожалуйста, Марфенька, милая сестра…
Марфенька поглядела на бабушку, потом, украдкой, утвердительно кивнула ему.
– Ты любишь меня? да?
– Ах, очень! Как вы писали, что приедете, я всякую ночь вижу вас во сне, только совсем не таким…
– Каким же?
– Таким румяным, не задумчивым, а веселым; вы будто все шалите да бегаете…
– Я ведь такой иногда бываю.
Она недоверчиво покосилась на него и покачала головой.
– Так возьмешь домик? – спросил он.
– Возьму, только чтоб и Верочка старый дом согласилась взять. А то одной стыдно: бабушка браниться станет.
– Ну, вот и кончено! – громко и весело сказал он, – милая сестра! Ты не гордая, не в бабушку!
Он поцеловал ее в лоб.
– Что кончено? – вдруг спросила бабушка. – Ты приняла? Кто тебе позволил? Коли у самой стыда нет, так бабушка не допустит на чужой счет жить. Извольте, Борис Павлович, принять книги, счеты, реестры и все крепости на имение. Я вам не приказчица досталась.
Она выложила перед ним бумаги и книги.
– Вот четыреста шестьдесят три рубля денег – это ваши. В марте мужики принесли за хлеб. Тут по счетам увидите, сколько внесено в приказ, сколько отдано за постройку и починку служб, за новый забор, жалованье Савелью – все есть.
– Бабушка!
– Бабушки нет, а есть Татьяна Марковна Бережкова. Позвать сюда Савелья! – сказала она, отворив дверь в девичью.
Через четверть часа вошел в комнату, боком, пожилой, лет сорока пяти мужик, сложенный плотно, будто из одних широких костей, и оттого казавшийся толстым, хотя жиру у него не было ни золотника.