Обрыв
Шрифт:
Я рассказал и о звуке мяча, будто гнавшемся за нами по темным коридорам, и о том, что лифт упал ниже, чем мы думали. Никто из нас не подозревал о существовании минус второго этажа до вчерашнего дня. Даже в кабине кнопки с таким номером попросту не существовало.
— Больше в подвал ни ногой, — твердо повторил я.
— Спустимся вместе.
— Ага. А на подстраховку кого поставишь? Лелика?
— Да сдалась нам та веревка! — отмахнулся Дима. — По этой лестнице даже ребенок поднялся! Проще простого.
Я вспомнил шахту и поежился.
—
— Да ты послушай! Выйдем после отбоя, так точно никто не заметит. Спустились, набрали тушенки по-быстрому — и обратно. Сами сыты и других накормим, а то и сменяем на что полезное, если останется. Заживем по-человечески!
Я подумал об Алене. О дрожащих руках, сжимающих последние тюбики биоконцентрата. О ребятах, которые вчера спаслись, а завтра будут голодать.
Потом перед глазами стала черная кожанка чекиста.
— А с тварью той… Ну, надо оружие достать.
— Оружие? — я еле сдержался, чтобы не рассмеяться.
— Как думаешь, удастся договориться с Сидоровичем?
— Дима, ты меня пугаешь, — я пристально всмотрелся в брата. В его глазах вновь зажглись угольки, и озорное пламя, казалось, плясало все безумнее с каждой новой идеей.
— Деда? Деда Сидор? — Лелик вылез из своего угла.
— Ну да, мужик с седьмого этажа. Знаешь его? — обернулся к умалишенному Дима.
— Как не знать? — удивился Лелик. — Он тоже коммунистом был, до того как сюда попал. И дедом моим, да.
Мы с братом переглянулись.
— А можешь нас отвести с ним поболтать? Да так, чтобы он не пристрелил нас из ружья своего? — подался вперед Дима.
— А ты, часом, не шпиён? — прищурился Лелик.
— Как можно, товарищ! — с напускной обидой воскликнул брат и широко улыбнулся. — Ну так как?
— Тогда пошли. С нашим человеком поболтать — это оно правильно.
— Ну что? Решайся! — Дима потрепал меня по плечу.
Я снова вспомнил отца. И слова Полины отозвались эхом в голове: «Хочешь закончить, как он?».
Я помотал головой.
— Ну и сиди тут, раз ты такой трус! — вспылил Дима. — Пялься в свое окно, вот только там ничего нет и не будет. Слышишь? Хоть глаза все высмотри, туда не сбежать. А я сам справлюсь.
Еще минуту я слушал удаляющиеся шаги в коридоре, снова чиркнул спичкой.
— Твою ж…
* * *
— Короче, товарищи. За вас внучек поручился, но и я в благородство играть не буду.
Сидорович смотрел через узкую бойницу импровизированной баррикады — беспорядочного нагромождения полуразобранных шкафов, драных кресел и прочей ломаной мебели, о первоначальном назначении которой порой сложно было догадаться. Заставленный рухлядью коридор не казался бы такой грозной крепостью без обреза в руках старика. Дуло продолжало смотреть между нами, и это напрягало.
— Первое: на этаж никого не пропущу, даже не просите. Голодовка — проблема
— Жратвой! — выпалил Дима.
— Жратва у меня есть, в отличие от вас. — Сидорович усмехнулся в пожелтевшие усы.
— Я сейчас не про пайки говорю, а про кое-что совершенно другое. Сделаем дело и увидишь. Гарантирую, тебе понравится!
Хотелось пнуть разболтавшегося брата под ребра, но черные провалы ствола отбили желание дергаться.
— Допустим, — хмыкнул Сидорович спустя минутную паузу. — Это за патроны. Но за ствол хочу нечто более весомое.
— Да нам на время только.
— Тогда залог. Ценный, — не унимался дед.
— Как-то это капитализмом попахивает. Разве мы не должны делиться? — ляпнул Димка.
— Да я вам патроны готов под честное слово отдать, разве то не по-товарищески?
Я уже трижды проклял эту затею и этот разговор. Снял часы и протянул старику.
— Автоподзавод, корпус нержавейка, стекло композит — ни разбить, ни поцарапать. Воды не боятся. Циферблат на двадцать четыре часа. Стрелки фосфорные.
— Ого, вещь! — у Сидоровича загорелись глаза. Он сразу примерил часы на руку. — А это что за стрелка?
— Таймер. Уже заведен на три минуты. Как слышишь сирены, нажимаешь кнопку и видишь, сколько у тебя осталось времени до Самосбора.
— Где надыбал такие?
Я промолчал. Единственная память об отце, представителе одной из самых редких в Гигахруще профессий часовщика. Часы, как единственный способ отделить рабочую смену от времени отбоя, всегда пользовались спросом.
— Это залог, — уточнил я твердо. — С возвратом.
Я ненавидел их как символ цикличности собственной жизни. Но представить себя без отцовских часов не мог.
— Ладно-ладно, — пробурчал Сидорович. — Вернете пушку, оплатите патроны, и получишь свой механизм обратно. Минуту обождите.
И скрылся среди заграждений.
— Лелик, а ты тоже здесь живешь? — спросил Дима у нашего психа. Весь разговор тот молча отколупливал краску цвета засохших соплей от стены.
— Угу.
— Так, а чего на четвертом тогда ошиваешься?
— Там их лучше слышно.
Я вспомнил, как Лелик засовывал голову в мусоропровод. Сложно сказать, куда попадают отходы после… В подвал или даже ниже?
— Кого? — спросил я тихо.
— Известно кого! Тех, кто живет на нижних этажах. Они вечно что-то бормочут неразборчиво. Но ничего, однажды мне удастся подслушать. Проклятые капиталисты!
— Тьфу на тебя! — Дима сплюнул.
— Все еще хочешь туда лезть? — я серьезно посмотрел на брата.
Конечно, я пошел за ним. Мы все и всегда делали вместе. Огребали тоже. Дурак погубит себя, и, раз уж не получилось его отговорить, проще сгинуть за компанию, чем смотреть потом в глаза Полине.