Общага-на-Крови
Шрифт:
— Хочешь посыпать раны, чтобы они дольше оставались свежими? — еще не избавившись от недавних интонаций, поинтересовался он.
— Нет, хочу посыпать суп, чтобы съесть его. Всегда надо быть наготове, чтобы проблеваться.
— Прости меня, — сказал Отличник. — Присаживайся… Будешь чай?
— Не хочу тебя задерживать. Разве твоим шлюхам не пыльно под кроватью, не душно в шкафу и не тесно в ящиках стола?
— Я тебе соврал, — пояснил Отличник, делая страшные глаза. — На самом деле я их всех выбросил в форточку. Им уже не пыльно, не душно и не тесно. Они дохлые.
Леля
— Я не хочу чая, спасибо, — отказалась Леля. — Я просто посижу немного. Мне очень одиноко.
— А соль — это предлог?
— Нет. Соль у меня и вправду вся закончилась.
— Поближе-то у тебя, что ли, нет знакомых с мешками соли?
— Ты знаешь, Отличник, с тех пор как я поселилась в двести двадцатой, ко мне никто ни разу не пришел в гости. Я просто побоялась соваться за солью к ним.
— Но ведь и я ни разу не зашел, — виновато сказал Отличник.
— Ты — моя последняя надежда, — спокойно ответила Леля.
— Надежда на что? Ты хочешь, чтобы все стало, как прежде?
— Как прежде, все и так станет, все вернется на круги своя. Осенью обо всем этом никто и не вспомнит. Ведь забылось же, что совсем недавно девочка с крыши спрыгнула. Даже дискотека была уже… Я хочу, чтобы боль прошла.
— Какая боль?
— Понимаешь, Отличничек… Все, что было вокруг меня, все так и останется. Но вот сама-то я страшно изменилась. Мне трудно объяснить… — Леля вертела в руках стакан и разглядывала его, как некий удивительный кристалл. — Помнишь, я тебе говорила про стыд перед миром, который мне покоя не давал? Так вот, мне сейчас дико подумать, что все это именно я говорила, что я так верила, так чувствовала… Конечно, я поступила как последняя дрянь, но самое жуткое, Отличник, что мне нисколько не стыдно!
— Почему?
— Почему?.. Если разобраться, то чем был этот мой стыд? Просто я считала, что в мире — везде — есть какой-то высший нравственный закон. Я думала, что природа заключает в себе не только физические, но и нравственные законы, которые в человеке существуют изначально, а не воспитываются. Я сделала эту подлость, убила Ваньку, ну и что? Разве поразила меня молния с неба?
— Но ведь ты же знаешь, что такого не бывает.
— Да, да, конечно, да… Но подумай, что со мною сделал Ринат?
— Изнасиловал.
— Вот именно! Что же я должна была чувствовать? Ненависть, ужас, отвращение… Так ведь? Но Отличничек, дорогой мой, когда он трахал меня, не было ничего подобного — я испытала такой кайф, какой никогда ни с кем не испытывала и даже не думала, что такое возможно. Я чуть не померла — такое нечеловеческое наслаждение…
Отличник не знал, что сказать. Он не разбирался в этих вещах.
— Значит, нет никакого нравственного закона в природе. Дура я, что в него верила. Вот кусок души оторвался, и больно.
— Заживет.
— Нет, не заживет! — горячо возразила Леля. — Жить-то среди людей, а я смотрю на них и вижу, что нет в них никакой нравственности, потому что нет ее в природе. Я даже по себе сужу: Ринат мне противен, а я хочу, чтоб он еще раз
— Это уже не твои слова, Лелечка…
— Но они верные. Вот погляди, Отличник, на всех нас. Для чего была нужна моя нравственность? Ваньке она была нужна для того, чтобы я никого выше него не ставила, — то есть для удовлетворения собственного эгоизма. Знаешь, как он взвился, когда я сравнила его с Ринатом?
— Представляю… — пробормотал Отличник.
— Нелли моя нравственность была нужна для того, чтобы я не переспала с Игорем. Тогда ей бы тоже пришлось лечь в чью-то постель, общага бы про это узнала, и Нелли бы вернулась туда, откуда ее Игорь вытащил. А Игорь слабый человек, если бы я его домогалась, он бы не устоял. Для него моя нравственность была залогом его хороших отношений с Нелли. Ведь Нелли поднимала его престиж: как же, она всех мужиков в общаге перепробовала и решила, что он лучший! Для всех в основе моей нравственности лежала собственная выгода!
— Ну а та нравственность, которая в тебе самой?..
— И здесь эгоизм. Чтобы не чувствовать себя идиоткой, которой помыкают, удерживают на привязи, как овцу, я сама себе эту нравственность и внушала. Это обычный самообман.
— Ну, Леля, а в конце концов я — я-то? — воскликнул Отличник. — Ведь я в тебе никаких выгод не искал!..
Леля зло рассмеялась и решительно поставила стакан на стол, словно влепила печать.
— А разве ты осуждаешь меня за то, что я переспала с Ринатом? — спросила она, глядя в глаза Отличнику.
Лицо ее было ожесточенным и некрасивым, но в ее глазах Отличник читал только одно — беспросветное отчаяние дорогого человека.
— Нет, конечно… — теряя силы, пробормотал он. — Ты права, Лелечка… Извини.
Пьяный Игорь перехватил Отличника на лестнице, когда тот возвращался из буфета, и потащил курить на балкон.
— Что празднуем? — сухо поинтересовался Отличник.
— Праздник, который теперь всегда со мной! — объявил Игорь. — День имени черного цвета.
— А-а, — протянул Отличник, размышляя, как бы ему уйти.
— Я вижу твою неприязнь к собратьям по разуму, пребывающим в состоянии алкогольного опьянения. Но тем не менее я хочу без стыда поведать тебе о своей душевной боли, надеясь на немое сочувствие. Подчеркиваю — немое, ибо тебе вряд ли доставят удовольствие препирательства с пьяным человеком.
Отличник слегка зауважал Игоря за умение составлять и доводить до конца витиеватые фразы, даже когда язык его уже заплетался.
Они вышли на балкон, в синюю тень общажной стены. Под этим балконом когда-то лежала разбившаяся девочка. Сейчас на том месте прыгали воробьи. Наслаждаясь моментом, Игорь закурил.