Общак
Шрифт:
Эрик поудобнее уселся в кресле, чтобы выглядеть непринужденно и естественно. Беззвучно стряхнул крошки с ладоней и прикоснулся к волосам, убеждаясь, что прическа в порядке.
Надя вошла. Настоящая Надя. Куртка с капюшоном и футболка навыпуск, рабочие брюки. Эрику больше понравилось бы что-нибудь менее мужеподобное, но об этом он с ней еще поговорит.
Надя увидела его и открыла рот.
— Только не кричи, — сказал он.
События стали набирать обороты по-настоящему часа за четыре до начала игры.
— Они наняты до полуночи, — сказал рыжий Бобу. — Если дольше, то только за сверхурочные. Я оставляю вам двух помощников бармена. Они принимают заказы, выносят мусор, бегают за льдом. Если вы попробуете поручить подобную работу барменам, они вам процитируют инструкции профсоюза, словно «Отче наш».
Он дал Бобу планшет, и Боб поставил подпись.
Когда он вернулся на свое место, в дверях появился первый курьер. Курьер бросил на барную стойку газету, между страницами которой лежал конверт из коричневой бумаги, Боб сгреб газету со стойки и отправил конверт вниз по желобу. Когда он развернулся, курьера уже не было. Только работа, шутки в сторону. Та еще ночка.
Кузен Марв вышел из дому к машине, открыл багажник, взял склеенные между собой полиэтиленовые мешки и постелил на дно пустого багажника. С помощью все той же изоленты он приклеил края к бокам багажника.
Затем вернулся обратно в дом, прихватил из прихожей коврик и постелил его поверх мешков. Несколько секунд он созерцал плоды своих трудов, потом захлопнул багажник, задвинул под водительское сиденье чемоданчик и закрыл дверцу.
Затем он снова вошел в дом и заказал билеты на самолет.
На этот раз, когда Торрес подкатил в Пен-парке к машине без опознавательных знаков, Ромси была одна. Отчего он невольно задался вопросом, нельзя ли им, как в старые добрые времена, усесться вдвоем на заднее сиденье и притвориться, будто они в кинотеатре для автомобилистов, который был здесь когда-то, притвориться, будто они глупые дети и вся жизнь — их общая жизнь — готова расстелиться им под ноги, гладкая, не траченная оспинами неверных решений, не испорченная бородавками привычных неудач, больших и малых.
Они с Ромси снова встречались на прошлой неделе. И разумеется, к встрече их подтолкнул алкоголь. После она сказала: «Неужели это все, что я есть?»
— Для меня? Нет, детка, ты…
— Для меня, — сказала она. — Неужели это все, что я есть для себя?
Торрес не понял, какого лешего она имеет в виду, но догадался, что ничего хорошего это не сулит, поэтому был тише воды ниже травы, пока она не позвонила ему сегодня утром и не сказала: «Приезжай в Пен-парк, и пошевеливайся».
Тем временем он составлял речь, на тот случай, если у нее в
«Детка, — скажет он, — мы и есть истинные „я“ друг друга. Потому-то и не можем расстаться. Мы смотрим друг на друга, и мы не судим. Мы не порицаем. Мы просто принимаем».
Речь звучала убедительнее, когда он придумал ее в баре накануне вечером, сидя в одиночестве и размышляя. Но он знал, что если будет смотреть Ромси в глаза, упиваясь ее взглядом, то сам по-верит в свои слова, поверит в каждое слово. И убедит ее.
Когда Торрес открыл дверцу и скользнул на пассажирское сиденье, он заметил, что Ромси красиво одета: темно-зеленое шелковое платье, черные «лодочки», черное пальто, судя по виду кашемировое.
— Выглядишь потрясающе, — сказал Торрес.
Ромси закатила глаза. Она сунула руку между сиденьями, вытащила папку и бросила ему на колени.
— История болезни Эрика Дидса. У тебя три минуты, чтобы прочитать, надеюсь, руки у тебя чистые.
Торрес показал руки, пошевелил пальцами. Ромси вынула из сумочки косметичку и стала наносить румяна на скулы, глядя в зеркало на щитке.
— Ты бы лучше читал, — заметила Ромси.
Торрес открыл папку, увидел имя, напечатанное сверху, — Дидс, Эрик, — и принялся переворачивать листы.
Ромси вытащила помаду, поднесла к губам.
Торрес, не отрывая взгляда от папки, сказал ей:
— Не надо. Детка, у тебя губы краснее заката на Ямайке и пухлее бирманского питона. Не занимайся ерундой, они великолепны.
Ромси посмотрела на него. Похоже, она была тронута. Но потом она все равно подкрасила губы. Торрес вздохнул:
— Все равно что красить «феррари» краской для пола. Между прочим, с кем ты встречаешься?
— С мужчиной.
Он перевернул страницу.
— С мужчиной. С каким мужчиной?
— С особенным мужчиной, — сказала Ромси, и было в ее голосе нечто такое, отчего Торрес поднял голову. Он впервые заметил, что Ромси выглядит не просто сексапильной, но и пышущей здоровьем. Она словно светилась изнутри, и этот свет настолько заполнял собой машину, что Торрес удивился, как это он не заметил его сразу.
— И где ты встречаешься с этим особенным мужчиной?
Ромси указала на папку:
— Читай давай. Теряешь время.
Он стал читать.
— Я серьезно, — сказал он. — Этот особенный мужчина. Он что…
Его голос сорвался. Торрес снова просмотрел страницу, где было перечислено, сколько раз Эрика Дидса сажали в тюрьму и помещали в лечебные учреждения. Он подумал, что, может быть, неправильно запомнил даты. Перевернул страницу, затем еще.
— Да будь я проклят! — воскликнул он.
— Можно подумать, что это не так. — Ромси указала на папку. — Эти сведения тебе помогли?
— Не знаю, — сказал Торрес. — Впрочем, я получил ответ на один вопрос из множества.
— Но это же хорошо?