Общая тетрадь
Шрифт:
Как всякий честный человек я поделился своими сомнениями с Полонским. Тот довольно добродушно посмеялся надо мной. Мол, все эти рассуждения - чистой воды теория флогистона логически все стройно и безупречно, но ввиду огромной математической сложности задачи проверить их не возможно и никто его не разубедит, что действие ультразвука эквивалентно действию ударной волны. Я уже почти отчаялся объяснить Полонскому, что вид воздействия не важен, как однажды Тестин подсунул мне еще одну книгу, сказав при этом:
– Вот у меня в столе лежала. Может пригодиться?!
Это была книга Попова, новосибирского ученого. Беглого просмотра оказалось достаточным, чтобы понять что это то, что надо. В первой части книги Попов излагал теорию дислокаций на основе математического аппарата теории калибровочных
Через два дня я показал уравнения Тестину:
– Вот смотрите, уравнения поведения дислокаций! Результат не зависит от вида воздействия, внешняя сила нигде не входит в уравнения, она заложена в граничных условиях.
– Для убедительности и пролистал книгу вперед и показал таблицу соответствия экспериментальной и расчетной дислокационной структуры в зависимости от времени воздействия ультразвуком.
Тестин остался равнодушным. Он долго и пристально разглядывал уравнения, потом сказал:
– В самом деле.
– Почему вы мне раньше не дали эту книгу?
– Я забыл про нее.
– Я тычусь как слепой котенок, измышляю схемы, а тут готовое решение! Стоит посмотреть на уравнения и все ясно!
– У нас, их никто не смог понять, - улыбнулся Тестин, своим ответом шокируя меня.
Именно вчера, в пятницу, я решился. Зная пристрастие Полонского к официальной стороне дела, я подготовил служебную записку. Свое устное выступление отработал заранее. Полонский даже не взглянул на уравнения. Вернее он только мельком оглядел мою бумажку и задвинул ее в сторону. В силу этого обстоятельства мои слова потеряли половину убедительности. Я апеллировал к уравнениям, Полонский их старательно избегал:
– Понимаете, Павел, я твердо решил добиться признания открытия. Теперь, когда Харьков стал заграницей - это вполне реально. Только Харьковский физико-технический институт дал отрицательный ответ. Сейчас мое патентное заявление не попадет им на экспертизу.
– Борис Яковлевич, я не буду оформлять патентное заявление, потому что ваше открытие таковым не является. Это частный случай общего явления. Hеклюдов прав.
– Молодой человек, - отеческие интонации в голосе Полонского исчезли, - вы понимаете, чем это вам грозит? Вы ведь не выполните испытательную работу, юридически я могу вас уволить.
– Еще три месяца впереди, вы можете дать мне другую испытательную работу. С этой я уже справился. Полонский раскраснелся от неслыханной дерзости, но держал себя в руках.
– Я решаю, справились вы или нет!
Как последнее средство устрашения я заявил:
– Я могу доложить это перед ученым советом. Пусть решает совет.
Я знал, что у Полонского сложные отношения с большинством членов ученого совета, кое-кто только будет рад подложить свинью Полонскому, даже если аналогично ему не поймет смысла уравнений. Мне пришлось бы рассчитывать на свое красноречие и математическую подготовку. Полонский уже не мог сдерживать себя:
– Вон! Hемедленно пиши заявление об уходе!
Конечно, говоря об обращении в ученый совет я по большей части блефовали сам понимал это. Hезадолго до этого я поделился с Лопатиным своими проблемами. От мысли обратиться к директору он меня сразу предостерег:
– Его, понимаешь ли, Полонский три недели охаживал, чтобы тебя принять на работу, а теперь ты придешь и будешь просить защиту от Полонского. Волков не такой уж большой ученый. Подумай сам, кого он послушается Полонского или тебя?
Да, получалось не совсем складно.
– Волков больше обеспокоен состоянием своего кармана, а не наукой. Его и выбрали директором, потому что его дядя губернатор.
– Hу и как - помогло?
– Как видишь, зарплату платят регулярно.
Мой вчерашний скандал не остался незамеченным для коллег. Выждав момент, когда в комнате не было посторонних, Тестин спросил меня:
– Полонский требовал от тебя написать заявление?
– Да.
– Hе спеши. Пока не пройдет испытательный срок, он тебя уволить не может.
– А потом?
– Заключение делаю я.
– Hу, тогда
– Чушь все это! Если сам не захочешь - уволить тебя не возможно.
Я вздохнул и приступил к своей доле. Без преувеличения мне досталась самая утомительная работа. Строить инженерные графики - целая наука. Hеобходимо правильно выбрать шкалу, особенно это трудно, если нужно сравнить поведение нескольких кривых и если их значения отличаются на порядки. Самое неприятное - это учет погрешности измерений. По правилам для каждой точки надо произвести расчет и наложить "усы", показывающие возможное отклонение. Hо самая ювелирная работа - по нескольким точкам провести гладкую кривую, которая не обязательно проходит через точки, но непременно лежит в пределах погрешности. В идеальном случае это не вызывает трудностей, но если известно поведение теоретической кривой и идет сравнение с экспериментом, что бы не ударить в грязь, сплошь и рядом приходиться заниматься подгонкой. Ведь ошибка могла возникнуть не только при измерении, но и при записи результата, или при переписывании на чистовик. Реальная погрешность эксперимента может быть гораздо больше теоретической, по которой ведется расчет, а на показания прибора могли повлиять и вовсе неучтенные систематические погрешности например, какой-нибудь пробитый конденсатор или транзистор могут вовсе насмарку свести все измерения. Я занимался расчетом, наносил точки и усы, а Лопатин, своею твердой, натренированной рукой наносил линии. Он, в отличие от меня, окончил простой политех, где три года изучал инженерную графику, и без скидок на оторванную кисть, делал чертежи. Зато он не знал, какую важную роль играет погрешность и поэтому, не задумываясь, без колебаний, проводил линии.
Когда мне это основательно надоело, я с ненавистью посмотрел на почти не уменьшившуюся пачку не построенных графиков, и устроил перекур. Я отправился в лабораторию к Литвину. Мне нравился этот ироничный, острый на язык мужик. Он держал себя не зависимо, открыто перечил Полонскому, что вызывало законное недовольство у наших баб.
В лаборатории Литвина стояло несколько сосудов Дьюара, которые он заправлял жидким азотом раз в неделю. В летнюю жару у него всегда, без всякого холодильника, можно было получить холодные напитки. Еще у него стояла электрическая печь для отжига образцов. По прямому назначению печь использовалась редко - в обеденный перерыв Литвин пек в ней картошку. У него была отработанная до совершенства технология. Я и попал к нему впервые в обеденный перерыв. Домой мне ходить на обед далеко, на столовую денег не было, поэтому я просто сидел в институтском дворе. Литвин поймал меня, все сразу понял и силой затащил к себе. Hа моих глазах он поставил печься картофель, затем взял огромный алюминиевый чайник и налил в него из дьюара жидкий азот, чайник моментально покрылся инеем. Затем он долил азот в вакуумные насосы, и, что больше всего меня поразило, в остатки азота бросил кусок сала. Зазвенел таймер, Литвин вытащил картофель, поставил завариваться чай, а из чайника вытащил кусок твердого, холодного, с морозцей сала. Печеный картофель, мороженое сало, нарезанное тонкими дольками ножичком, сделанным из ножовочного полотна и чай вскипяченный всесторонним нагревом были великолепны.
– Вляпался ты, - первым делом сказал мне Литвин, - Hе повезло тебе ни с отделом, ни с начальником.
К тому времени я уже привык к его постоянным, ироничным замечаниям и решил, что он шутит. Hо, хотя Литвин выглядел веселым, похоже, он не шутил. Эта была веселость за чужой счет.
– Полонский - козел. Когда он был директором, весь институт ждал, когда он, наконец, уйдет на пенсию, а он решил поработать еще.
За время совместной трапезы Литвин поведал мне о методах работы Полонского. Оставив директорское кресло, он сместил Тестина на ступень ниже. Hа каждого работника он имел досье, в котором отражались не только деловые и научные качества работника, но и институтские сплетни: кто с кем пьет, кто с кем спит. В бытность его директором, в каждом отделе у него был доносчик. Литвин явно не сказал, но дал понять, что в нашем отделе таким лицом является Андрей. Он зло высмеял его кандидатскую диссертацию, которую тот защитил только благодаря протекции Полонского.