Общество одного человека
Шрифт:
– Хорошо, Роберт, – сказала она через мгновение, снова просияв.
Ладно, подумал я, просто показалось, глупо накручивать себя. Она не пригласила бы меня, если бы что-то было не так.
Стоит отметить, что само мероприятие показа своего искусства для меня было особенно волнительным. Дело в том, что моё искусство намного больше я, чем мои размышления о себе. То есть я бы мог часами объяснять свои противоречия настоящему другу, рассказывать о своих самых сокровенных мыслях и мечтах, но я бы не осмелился показать ему своё искусство, что является мной в
И всё же это произошло с Марлен, и я приоткрыл завесу своих творческих тайн. В папке у меня были акварели, рисунки тушью, тетради с эскизами. Мы сидели у неё в комнате, я рассказывал, объяснял и чувствовал, что что-то сломалось, я не понимал что, и это выворачивало меня изнутри.
– Это я написал ровно за год до нашей с тобой встречи, – рассказывал я, подчёркивая свою дотошную к датам память.
– Класс, – отвечала она, но я больше не слышал в её голосе нотки восторга и интереса, как раньше.
– Тебе не интересно?
– Очень интересно.
Конечно, что она ещё могла ответить, подумал я.
– Ну вот и всё, – через какое-то время сказал я и закрыл папку. Я увидел, как она оживилась и вскочила.
– Отлично, теперь пойдем.
И мы пошли.
Она хвасталась картинами художников-друзей её отца, хотя хвасталась она скорее тем, что они выставляются в галереях Лондона, Парижа и Рима, а эти картины они получили в подарок.
– Никто не видел эти картины, – подчёркивала она. Я равнодушно кивал.
Затем мы пошли к гостям, собравшимся в большом зале. Марлен что-то рассказывала о них, но я не слушал. Гости пришли в хороших костюмах, я тоже был в хорошей рубашке, но всё же не так элегантен, как они. В любом случае, и этому я не придавал большое значение. Я колебался и не знал, хочу ли я уйти или остаться. Я подошёл к окну и рассматривал внутренний двор. Там работал фонтан, деревья и кусты стояли в ряд, образуя стены, тропинка из идеального кирпича вела к беседке.
– Ну где ты пропадаешь? – подошла Марлен. – Найди себе место, или ты не хочешь услышать, как я играю? – она шутливо-серьёзно смотрела на меня.
Я сказал, что в этом не может быть и сомнений, и пошел в зал. Гости сами по себе были шумные. Пётр Айхенвальд общался со всеми, часто меняя собеседников. Неужели он правда успевает, о чем-то поговорить с ними, подумал я. Он только здоровается, перекидывается парой фраз и уходит, но все остаются довольны, удивлялся я. Стулья в зале были расставлены как в театре. Я сел с краю, но скоро пришла Марлен и сказала, не быть таким кротким – и мы сели вместе по центру. Вместе. Меня поражала и бросало в холод её противоречивость. Как человек может одновременно и тянутся к другому, и отвергать его.
Скоро сели все, и рядом с роялем стал скрипач. Я узнал в нём того самого скрипача, который играл на улице. Что он делает здесь? В этом доме он никогда не получит таких аплодисментов, которые получил вчера. Он был во фраке, а его глаза серьёзно и сосредоточенно оглядывали все вокруг. Он поклонился и начал
В перерыве я вышел на крыльцо. Мне было не по себе, я не понимал такого лицемерия.
На улице слегка морозило, и мне скоро стало холодно.
– Роберт, куда ты убежал? Я тебя обыскалась, – своим милым и чарующим голосом говорила она.
– Это тот же самый скрипач, которого мы вчера видели на улице, – бросил я.
– И что? – без нотки сомнения и колебания спросила она.
– Вчера ты назвала его попрошайкой, а сегодня смотришь чуть ли не влюблёнными глазами и играешь вместе.
– Но ведь мы играем не на улице.
– А в чём разница?
– Большая. Вчера его слушали люди с улицы, а сегодня важные гости.
Меня кинуло в дрожь от такого высокомерия.
– Нет, Марлен. Искусству всё равно, кто на него смотрит. Важно – кто исполняет.
– Но если на искусство никто не будет смотреть, то оно ничего не будет стоить, это будет не искусство.
– Это будет самое чистое искусство, – противостоял я. – Искусство, которому все равно, кто смотрит, самое чистое и искреннее, оно делается не для того, чтобы на него смотрели, но чтобы оно было, существовало.
– Но ведь именно зритель способен наделить произведение искусство новым смыслом, позволить расцвести и придумать новое.
На мгновение я задумался: в чём-то она была права.
– Мы говорим уже о других вещах, Марлен. То, что ты делаешь – лицемерие по отношению к скрипачу.
Она ничего не ответила, лишь обняла мою руку, опустила голову на плечо и минуту молчала, затем подняла голову и поцеловала меня в щеку. Я успокоился и перестал о чем-либо думать.
– Не нужно злиться, Роберт. Хорошо, что ты пришёл, мне было бы одиноко без тебя. Посмотри, какой вечер, как фонари горят, мы вместе, разве это не хорошо?
– Хорошо, – тихо сказал я.
– Вот видишь, – она снова опустила голову мне на плечо. Я повернул голову и почувствовал запах её волос.
Больше я ничего не помню.
Глава
V
Через несколько дней после этого, по-моему, второго июня, мы с её родителями были на выставке Альфреда Бухгольца – знаменитого во всей Европе коллекционера и владельца галерей. В нашем маленьком Крауфенбурге он, конечно, не появился, поэтому мы поехали во Франкфурт. Впервые я покинул родной город и сразу оказался на большой выставке. Там висели работы Каспара Давида Фридриха, Рембрандта, Дега. Я был поражён величиной картин, которые раньше видел только в мелких репродукциях.