Общество риска. На пути к другому модерну

Бек Ульрих

Из немецкой истории этого века мы слишком хорошо знаем, что случившаяся или возможная катастрофа — отнюдь не лучший учитель в деле укрепления демократии. Насколько противоречивой и взрывоопасной может быть возникшая ситуация, невольно и поучительно проявилось в экспертном заключении «мудрых защитников окружающей среды». Правдоподобность обрисованных в этом заключении опасностей для жизни растений, животных и человека как бы «уполномочивает» авторов с чистой совестью экологической морали прибегать к языку, который прямо-таки кишит выражениями типа «контроль», «официальное разрешение», «под правительственным надзором». Примечательно, что в зависимости от тяжести нагрузки на окружающую среду этот документ требует соответственно далеко идущих возможностей и прав вмешательства, планирования и регулирования. В нем речь идет о расширении системы информации в «сельском хозяйстве», в нем выдвигаются требования «широкого ландшафтного планирования» с «биотопной картографией» и «концепциями по защите территорий»; эти требования базируются на «точных, научно обоснованных данных по мелким земельным участкам» и должны осуществляться в борьбе

«с конкурирующими притязаниями на использование угодий». Ради проведения в жизнь своей политики «ре-природизации» совет рекомендует «лишить собственников права использовать… наиболее ценные территории в хозяйственных интересах» Фермеров необходимо «за плату… побуждать к отказу от определенных форм использования земли или к проведению необходимых природоохранных мероприятий». В нем говорится о получении «разрешений на внесение удобрений», о «соответствующем определении вида удобрений, масштабов и сроков их внесения». Это «плановое внесение удобрений» требует, как и другие «природоохранные мероприятия», дифференцированной системы контроля на производственном, региональном и надрегиональном уровне, а также «коррекции и дальнейшего развития типовых юридических условий». Короче говоря, в нем набрасывается панорама научно-бюрократического авторитаризма.

Образ крестьянина, столетиями считавшегося «кормильцем» и добывавшего из земли «плоды», от которых зависела жизнь всех людей и ее продолжение, начинает превращаться в свою противоположность. Сельскому хозяйству угрожает перспектива превратиться в место кругооборота ядов, угрожающих жизни растений, животных и людей. Чтобы избежать надвигающейся опасности, на достигнутом высоком уровне сельскохозяйственного производства требуется отчуждение собственности и/или вникающее во все детали планирование и контроль под протекторатом науки. Поражают не только эти требования (и даже не безапелляционность, с которой они провозглашаются). Поражает то, что они обосновываются логикой защиты от опасности; ввиду нарастания опасности будет очень трудно найти им политическую альтернативу, которая смогла бы действительно сделать то, на что претендует диктатура опасности.

Именно с ростом опасности в обществе риска возникают совершенно новые требования к демократии. Общество риска с целью защиты от опасности несет в себе тенденцию к «легитимному» тоталитаризму, который, чтобы избежать худшего, давно известным способом творит наихудшее. Политические «побочные последствия» «побочных» цивилизационных «действий» угрожают самой сути политико-демократической системы. Она оказывается перед худым выбором: или оказаться несостоятельной перед лицом систематически производимых опасностей, или под натиском авторитарных дисциплинарно-государственных «опорных точек» аннулировать основные демократические принципы. Разрушить эту альтернативу — одна из важнейших задач демократического образа мыслей и действий в наступающем будущем общества риска (см. главу VIII).

5. Виды на будущее: природа и общество на исходе XX века

С индустриально форсированным разрушением экологических и природных основ жизни освобождается не знающая аналогов в истории, до сих пор совершенно не изученная общественная и политическая динамика, которая, последовательно развиваясь, побуждает к переосмыслению отношений между природой и обществом. Этот тезис нуждается в обобщающем теоретическом объяснении. Чтобы заглянуть в будущее, попытаемся в заключение наметить несколько направляющих вех и указателей.

Предыдущие размышления в их совокупности означают конец противопоставления природы и общества. Это значит, что природа уже не может быть понята без общества, а общество без природы. Общественные теории XIX века (и их модификации в XX веке) мыслили природу в основном как нечто заданное, навязанное, долженствующее подчиняться человеку, иными словами, как нечто противостоящее обществу, чуждое ему, как не-общество. Процесс индустриализации не только устранил это подчинение, но и исторически фальсифицировал его. В конце XX века природа уже не нечто заданное и навязанное, она превратилась в продукт истории, стала в процессе естественной репродукции разрушенной или находящейся под угрозой разрушения декорацией цивилизованного мира. Но это означает, что разрушение природы, интегрированное в универсальную циркуляцию промышленного производства, перестало быть просто разрушением природы, а превратилось в интегральную составляющую общественной, экономической и политической динамики. Незамеченным побочным эффектом обобществления природы стало обобществление разрушения природы и нанесения ей ущерба, превращение ее в экономические, социальные и политические противоречия и конфликты: нарушение естественных условий жизни оборачивается глобальными медицинскими, социальными и экономическими угрозами для человека — с совершенно новыми требованиями к социальным и политическим институтам высокоиндустриализированного мирового сообщества.

Именно это превращение цивилизационных угроз природе в угрозы социальной, экономической и политической системе является реальным вызовом настоящему и будущему, который оправдывает понятие общества риска. В то время как понятие классического индустриального общества базируется на противопоставлении природы и общества (в духе XIX века), понятие (индустриального) общества риска исходит из «природы», интегрированной в цивилизацию, при этом следует постоянно иметь в виду метаморфозу нанесения ей

ущерба отдельными общественными системами. То, что называется «нанесением ущерба», подлежит в условиях индустриализированной второй природы, как было показано выше, научным, антинаучным и социальным дефинициям. Эта контроверза была прослежена нами на примере возникновения и осознания модернизационных рисков. Это означает, что «модернизационные риски» являются тем понятийным оформлением, категориальным обрамлением, в котором общество воспринимает разрушение имманентной цивилизации природы, делает выводы о значении и необходимости этого разрушения, а также выносит решение о вытеснении и/или обработке этих рисков. Они суть подкрепленная наукой «вторая мораль», в рамках которой на принципах общественной «легитимности», т. е. с претензией на деятельный выход из затруднительного положения, ведутся переговоры о нанесении ущерба опустошенной промышленностью природе, которая и природой-то больше не является.

Центральный вывод: общество со всеми его системами — экономической, политической, семейной, культурной — в современном мире уже нельзя воспринимать как нечто «автономное», независимое от природы. Экологические проблемы — это не проблемы окружающей среды, а в своем генезисе и последствиях целиком общественные проблемы, проблемы человека, его истории, условий его жизни, его отношения к миру и реальной действительности, его экономических, культурных и политических воззрений. Индустриально преображенную «внутреннюю природу» цивилизованного мира следует воспринимать не как окружающую среду, а как внутреннюю среду, относительно которой наши возможности листаниирования и разграничения проявляют свою несостоятельность. На исходе XX века становится ясно, что природа — это общество, а общество — и «природа» тоже. Кто воспринимает сегодня природу вне общества, тот пользуется категориями другого столетия, которые на нашу действительность уже не распространяются.

Сегодня мы повсюду имеем дело с чрезвычайно сложным искусственным продуктом, с искусственной «природой». В ней не осталось абсолютно ничего от «естественного», если под «естественным» понимать состояние, когда природа предоставлена самой себе. К артефакту «природа», который естествоиспытатели изучают с профессиональным терпением, они тоже относятся отнюдь не только как ученые. В своих действиях и выводах они — экзекуторы притязаний общества на овладение природой. Когда они в одиночку или в просторных лабораториях склоняются над объектом своего исследования, через плечо им в известном смысле заглядывают все. Когда они что-то делают руками, это руки учреждения и в известной мере и наши руки. И то, что исследуется ими как «природа», — это внутренняя, включенная в цивилизационный процесс «вторая природа», и как таковая она основательно нагружена и перегружена далекими от «естественности» функциями и значениями. Что бы в этих условиях ученые ни делали, измеряя, расспрашивая, предполагая, проверяя, они способствуют укреплению или, наоборот, ослаблению здоровья, экономических интересов, имущественных прав, компетенции и властных полномочий. Иными словами, природа, поскольку она циркулирует и используется внутри системы, в умелых руках естествоиспытателей тоже обретает политический характер. Результаты исследований, к которым не примешано ни одно оценочное слово, ни один, даже совсем маленький нормативный восклицательный знак, которые предельно деловито копошатся в пустыне сплошной цифири, которым от души порадовался бы Макс Вебер, могут обретать политическую взрывную силу, абсолютно недостижимую с помощью апокалипсических формулировок социологов, философов и этиков.

Поскольку предмет их науки несет на себе такую общественную «нагрузку», естествоиспытатели работают в сильном политическом, экономическом и культурном магнитном поле. Они это чувствуют и реагируют на это в своей работе — в определении методов измерения, выводах относительно переносимости, наблюдении за причинными гипотезами и т. д. Их пером вполне могут водить силовые линии этого магнитного поля. Они обращают внимание только нате следы, которые поддаются объяснению. Эти силовые линии могут быть также тем источником, из которого берут энергию вспыхивающие — при определенной направленности аргументации — красным светом лампочки, препятствующие карьерному росту. Это всего лишь симптомы того, как в условиях обобществленной природы общественные и технические науки, внешне сохраняя объективность, становятся под прикрытием цифр филиалами политики, этики, экономики и права (см. об этом главу VII).

Тем самым естественные науки оказываются в ситуации, которая давно уже знакома общественным наукам с их и без того политизированным «предметом» изучения. Одновременно происходит сближение этих наук, причем по иронии судьбы оно связано с политизацией предмета, а не с соединением общественно-научной полунаучности и естественнонаучной объективности, как можно было бы предположить. В будущем центральным для роли всех наук станет понимание необходимости институционально усиленного и защищенного костяка, иначе вообще нельзя будет заниматься серьезными исследованиями, и ученые не смогут брать на себя ответственность и выдерживать давление политических импликаций. Содержательное качество и политическое значение научной работы могут когда-нибудь совпасть только в том случае, если в обратной пропорции к расширяющимся вследствие политического приспособленчества табуированным зонам будет расти официально поддержанная готовность компетентно и безоговорочно разрушать эти зоны и таким образом обнажать ставшие привычными научно опосредованные методы и ритуалы затемнения истины относительно уровня цивилизационных рисков.