Обсидиановая бабочка
Шрифт:
Он поерзал на сиденье, сел выше, все еще держа руки сложенными на груди. Встряхнул головой, чтобы убрать волосы с лица. Это очень женственное движение. Мужчина должен быть муи мачо, чтобы у него так не было. У Бернардо получалось.
– Может, он считал, что, раз ты помог ему с тем гнездом оборотней, ты и здесь пригодишься.
– Так он ошибся.
Я пожала плечами:
– Тогда езжай домой.
– Не могу.
Я обернулась к нему. Виден был только профиль, но довольно симпатичный.
– Ты
– Да.
– А можно спросить, что за долг?
– Тот же, что у тебя.
– Ты убил его помощника?
Он кивнул и руками отвел волосы с лица.
– Хочешь об этом рассказать?
– А зачем? – Он глядел на меня, и это был тот редкий случай, когда лицо его выглядело серьезным, даже слегка мрачноватым, и на нем не было поддразнивающего выражения. Без этой улыбки и сияния в глазах он казался не таким красивым, но более настоящим. А это меня доводит до беды куда быстрее любой бочки обаяния. – Ты разве хочешь рассказывать, как убила Харли?
– На самом деле нет.
– А тогда зачем спрашиваешь?
– Тебя вроде бы что-то грызло. Я думала, что разговор может помочь. Или это женская черта – выговариваться?
Он расплылся в улыбке.
– Наверное, женская, потому что я об этом говорить не хочу.
– О’кей, поговорим о чем-нибудь другом.
– О чем?
Он глядел в окно, прислонившись плечом к стеклу. Дорога нырнула вниз между двумя холмами, и мир вдруг стал темно-серым. Мы в буквальном смысле уходили из света. Но это вот последнее нападение явно было совершено при свете дня. Так чего же меня так беспокоила наступающая ночь? Может быть, сказывался многолетний опыт охоты на вампиров, когда наступление тьмы означало, что у нас, людей, преимущества больше нет. Я надеялась, что все дело только в старых привычках, но дрожь у меня в животе придерживалась иного мнения.
– Ты давно знаком с Эдуардом? – спросила я.
– Лет шесть.
– Блин.
– А что такое? – с любопытством спросил он.
– Я пять. И надеялась, что ты его дольше знаешь.
Он усмехнулся:
– Хотела выкачать из меня информацию?
– Вроде того.
Он повернулся под ремнем, ко мне лицом, ногу задрал на сиденье.
– Давай я тебя накачаю, а ты из меня выкачаешь все, что захочешь.
Он чуть понизил голос, склонил голову набок и рассыпал волосы по сиденью, как черный мех.
Я покачала головой:
– Ты оголодал, я тут подвернулась. Не слишком это лестно, Бернардо.
Он перебросил волосы на свою сторону сиденья.
– Вот это точно девчоночьи штучки.
– Что именно?
– Усложнять жизнь. Вам обязательно надо, чтобы секс был больше, чем секс.
– Не знаю. У меня есть знакомый парень, настолько же все усложняющий.
– Что-то ты его вспоминаешь без восторга.
– Эдуард тебя позвал до Олафа или после? – спросила я.
– После. Не уходи от темы.
– Я и не ухожу. Эдуард в людях разбирается. Он знает, кого
– Теперь я не понял.
– Эдуард меня уговаривал с тобой спать.
Бернардо уставился на меня – ошеломленный, наверное. Приятно знать, что такое бывает.
– Эдуард в роли свахи? Мы говорим об одном и том же Эдуарде?
– Может быть, Донна его переменила.
– Эдуарда ничто переменить не может. Он как гора: всегда на том же месте.
Я кивнула.
– Верно, но он не принуждал меня идти с тобой под венец. Он сказал – цитирую: «Что тебе нужно – так это как следует потрахаться без душевных заморочек». Конец цитаты.
У Бернардо глаза полезли на лоб.
– Эдуард такое сказал?
– Ага.
Даже глядя на дорогу, я ощущала на себе его взгляд. Он был не сексуальным – а пристальным. Я привлекла внимание Бернардо.
– Ты хочешь сказать, что Эдуард позвал меня, чтобы тебя соблазнить?
– Не знаю. Может быть. А может быть, и нет. Может, это просто совпадение. Но он недоволен моим выбором любовников.
– Во-первых, в том, что делает Эдуард, совпадений не бывает. Во-вторых, с кем же это надо спать, чтобы Эдуарда это взволновало? Ему будет по фигу, если ты оприходуешь собственного кобеля.
Последнее замечание я игнорировала, поскольку не могла ответить подходящей репликой. Хотя обратите внимание, я не стала выражать несогласие. Обычно Эдуард интересовался лишь одним: умеешь ли ты стрелять. Все остальное ему не важно.
– Я отвечу на твой вопрос, если ты ответишь на мой.
– Давай попробуем.
– У тебя вид как у индейца с обложки рекламного журнала, но ощущение такое, что ты не принадлежишь к иной культуре.
– Слишком для тебя белый? – спросил он, и в голосе его прозвучала злость. Я наступила на больную мозоль.
– Видишь ли, моя мать была по происхождению мексиканка, и когда с такими людьми общаешься, чувствуется их культура. У семьи отца – немецкие корни, и они говорят или поступают как европейцы, и есть в них какой-то иностранный налет. А в тебе не чувствуется какой-то конкретной культуры или особенностей биографии. Ты говоришь как типичный среднеамериканец, как по телевизору.
Он теперь действительно разозлился.
– Мать у меня была белая, отец индеец. Мне говорили, что он умер еще до моего рождения. Мать бросила меня в роддоме. Младенец-метис никому не был нужен, и меня футболили из приюта в приют. В восемнадцать я пошел в армию. Там оказалось, что я умею стрелять. Несколько лет я убивал во имя моей страны, а потом стал свободным охотником. С тем и возьмите.
В голосе его было уже столько едкости, что он почти резал уши.
Извиниться за вопрос – это было бы оскорбительно. Сказать, что я понимаю, – ложью. Поблагодарить за ответы – это тоже было бы как-то не к месту.