Обстоятельства гибели
Шрифт:
— Может быть, это обычный никотиновый пластырь?
— Ты ведь не хочешь меня отравить, да? Чтобы освободиться от брака, есть средства попроще.
— Не понимаю, зачем ему никотиновый пластырь. Как стимулятор? Наверное. Что-то в этом роде.
— Нет, не в этом роде. Я сама пользовалась никотиновым пластырем и никогда не испытывала ничего подобного. Даже когда наклеивала двадцатиодномиллиграммовый. Зависимость определенно была. Но не от наркотиков. Так что же он натворил?
Бентон смотрит на кофейную кружку, проводит пальцем по эмблеме Службы медэкспертизы на черной глазурованной керамике. Его молчание подтверждает мои подозрения. Во что бы ни впутался
— Ты должна доверять мне, — негромко произносит Бентон.
— Бриггс выходил на контакт с тобой?
— Есть кое-что, что началось не сегодня и не вчера. Ты в порядке? Не хочу уходить, пока не буду знать, что все хорошо.
Я решаю принять все как есть. Так легче понять, что нужно делать.
— Я прожила без тебя шесть месяцев. Шесть месяцев вдали от всех. Я от всего отказалась ради того, чтобы вернуться домой и узнать, что здесь, оказывается, что-то происходит. Какие-то тайны.
Как вначале, едва не срывается с языка, когда я была всего лишь судмедэкспертом и слишком молодой и наивной, чтобы разобраться в ситуации. Я слишком быстро брала под козырек и, что еще хуже, доверяла начальству, более того, уважала власть и даже, что уж совсем плохо, восхищалась ее представителями. В особенности Джоном Бриггсом. Восхищалась до такой степени, что была готова сделать все, чего бы он ни пожелал. И вот результат — я там же, где и начинала. Все повторяется. Тайные планы. Ложь и вранье. Невинные люди становятся расходным материалом. Хладнокровно исполненные преступления. Я вижу Джоанну Рул и Нуни Пьесту так ясно, как будто они здесь, передо мной.
Я видела их на разбитых колясках с поржавевшими сварными швами и колесами и помню, как шла по старому каменному полу и как прилипали к нему подошвы. Этот белый пол в кейптаунском морге вечно был грязным. Тела лежали повсюду, и за ту неделю, что я провела там, мне довелось увидеть всякое, порой нелепое и абсурдное, а порой настолько безобразное, насколько прекрасен этот континент в своей величественной красоте. Людей сбивали поезда и автомобили, они умирали дома, в лачугах, от побоев и наркотиков, на них нападали акулы в бухте Фолс-Бей, а один турист разбился насмерть, свалившись со Столовой горы.
Порой мне кажется, что, если я спущусь и войду в холодильник, тела тех двух убитых женщин будут ждать меня там так же, как в то декабрьское утро, после девятнадцатичасового перелета. Добраться быстрее было просто невозможно. К тому времени, как я появилась в Кейптауне, их уже осмотрели и представили, как будто для съемок в кино. Невинные молодые женщины, убитые ради власти, влияния и голосов избирателей. И я не смогла остановить это преступление.
Я не только не смогла его остановить, но и помогла ему произойти, потому что допустила, чтобы это случилось. Я вспоминаю все сказанное матерью Питера Гэбриэла насчет того, что меня не погладят по головке. Мой офис в Довере рядом с кабинетом Бриггса. Пока я разговаривала с ней, кто-то несколько раз прошел мимо закрытой двери моего кабинета. И по крайней мере дважды останавливался. Может быть, этот кто-то хотел войти, но услышал мой голос и воздержался от своего намерения. Скорее всего, подслушивал. Кто-то
— Выходит, эти последние шесть месяцев были не чем иным, как политической игрой. Как печально. Как дешево. Как прискорбно. — Голос звучит ровно и совершенно спокойно, как всегда перед тем, как я приступаю к какому-то делу.
— Ты хорошо себя чувствуешь? Если да, то нам нужно спуститься. Анна уже здесь. Надо поговорить с ней, а потом мне придется уехать. — Бентон поднимается, идет к двери и останавливается, поджидая меня с телефоном в руке.
— Попробую угадать. Бриггс устроил так, чтобы я заняла эту должность и оставалась на ней до тех пор, пока ее не понадобится освободить для кого-то другого. Для кого-то, кто нужен ему здесь по-настоящему. — Сердце замедляет бег, нервы успокаиваются. — Я просто согревала для кого-то место. Или он воспользовался мной, чтобы убедить верхи построить этот центр, привлечь МТИ, Гарвард и всех прочих, оправдать тридцатимиллионные гранты?
Бентон читает сообщения, которые падают на его айфон словно из ниоткуда, одно за другим.
— Мог бы и не утруждать себя так, — говорю я, поднимаясь из-за стола.
— Ты не уйдешь. — Бентон даже не поднимает головы. — Не доставишь им такого удовольствия.
— «Им». Значит, в деле не только Бриггс.
Он не отвечает, печатает что-то большими пальцами.
— Что ж, так было всегда.
Мы выходим вместе в коридор.
— Они только и ждут, чтобы ты ушла. Уйдешь, дашь им то, чего они добиваются.
— Такие люди сами не знают, чего хотят. — Я закрываю дверь, проверяю, сработал ли замок. — Они только думают, что знают.
Мы спускаемся в мой вылепленный в форме пули корпус, по ночам и в сумрачные дни окрашивающийся в цвет свинца.
В лифте, выбранном мною лично по той причине, что он на пятьдесят процентов снижает энергопотребление, я рассказываю Бентону об оттиске на блокнотном листке. Тот факт, что Филдинг заинтересовался выступлением доктора Лайама Зальца в Уайтчепеле, не может быть совпадением. Кабина соскальзывает с этажа на этаж, цифры на светодиодном дисплее мягко помигивают, а я думаю о том, что работу этого грузоподъемника никто из работающих здесь так и не оценил. Большинство только жаловались на то, что он слишком медленный.
— Он представляет одну крайность, АПИ — другую, и каждый в чем-то не прав. — В моем представлении доктор Зальц — не только ученый-айтишник и инженер, но и философ, и теолог, чье искусство, увлечения и занятия ни в коей мере не связаны с войной. Он ненавидит и войны, и тех, кто их затевает.
— Я хорошо знаю, кто такой Зальц и что представляют собой его теории, — неодобрительно отзывается Бентон. Кабина останавливается, и стальные створки бесшумно расходятся в стороны. — И хорошо помню, как мы поругались после его выступления на Си-эн-эн.
— Не помню, чтобы мы поругались.
В приемной за стеклянной перегородкой по-прежнему сидит Рон, все такой же строгий и бдительный, как и несколько часов назад.
На секционных экранах видеодисплеев я вижу машины, стоящие на задней парковочной площадке: внедорожники с включенными фарами и чистыми крышами. Агенты или полицейские под прикрытием. Я вспоминаю, что, когда мы с Бентоном приехали ночью, в нескольких окнах высящегося за стеной здания МТИ еще горел свет. Теперь понятно почему. ЦСЭ под наблюдением, и ФБР и полиция даже не пытаются скрыть факт своего присутствия здесь. Впечатление такое, словно нас изолировали.