Обстоятельства гибели
Шрифт:
— Ну, не совсем недавно. Больше пяти часов назад. За это время много чего случилось. Возникли, как ты знаешь, новые осложнения. Не последнее из которых то, что — как мы теперь знаем — произошло еще одно убийство. Номер три.
— Ты связываешь смерть мужчины из Нортон’с-Вудс с Марком Бишопом и Уолли Джеймисоном.
— Вполне возможно. По сути дела, я бы сказал — да.
— А что насчет встреч на прошлой неделе? С Джеком? Он был там, — настаиваю я.
— Да. В прошлую среду и четверг. В твоем офисе.
— Что ты имеешь в виду — в моем офисе? В этом здании? На этом этаже?
— В твоем личном кабинете. — Бентон указывает на мой кабинет, находящийся по соседству.
— В
— Он проводил обе встречи в твоем кабинете. За твоим столом для совещаний.
— У него есть свой стол для совещаний. — Я смотрю на черный лакированный овальный стол с шестью эргономическими стульями, которые я приобрела на правительственном аукционе.
Бентон молчит. Он не хуже меня знает, что никуда не годное решение Филдинга использовать мой личный кабинет не имеет никакого отношения к мебели. Я вспоминаю брошенные вскользь слова Люси о проверке моего кабинета на предмет скрытых подслушивающих устройств, хотя она так и не сказала прямо, кто может шпионить и шпионит ли вообще. Самый вероятный кандидат — моя племянница. Именно ей легче всего проникнуть в мой офис и незаметно поставить «жучки». Возможно, она сделала это, будучи уверена в том, что Филдинг присваивает то, что ему не принадлежит. Интересно, не велась ли тайная запись происходящего в моем кабинете, пока я отсутствовала?
— И ты ни словом не обмолвился, — продолжаю я. — Мог бы рассказать, когда это произошло. Мог бы прямо сказать мне, что он пользуется моим кабинетом, как будто он шеф и директор этой конторы.
— Я узнал об этом только на прошлой неделе, когда встречался с Филдингом. Но я не отрекаюсь, что не слышал о ЦСЭ и о нем раньше.
— Неплохо бы узнать, что именно ты слышал.
— Слухи. Сплетни. Ничего такого, что подтверждалось бы фактами.
— Значит, ты должен был сказать мне неделю назад, когда узнал факты. В среду у тебя было первое обсуждение, и оно проходило в моем кабинете, хотя Джек не имел права его использовать. Что еще ты мне не рассказал? Какие новые осложнения?
— Я рассказываю тебе только то, что могу и когда могу. Уверен, ты меня понимаешь.
— Не понимаю. Ты должен был все мне рассказывать. И Люси должна была. И Марино.
— Это не так просто.
— Предательство — очень просто.
— Никто тебя не предает. Ни Марино, ни Люси. И уж точно не я.
— То есть это делает кто-то еще. Не вы трое.
Он молчит.
— Мы с тобой разговариваем каждый день. Бентон! Ты должен был рассказать, — твержу я.
— Ну хорошо, давай разберемся: когда, по-твоему, я мог бы вывалить на тебя всю эту информацию? Ведь ты была в Довере. Может, когда ты позвонила мне в пять утра перед тем, как отправиться в морг, чтобы позаботиться о наших павших героях? Или в полночь, когда наконец оторвалась от своего компьютера и перестала изучать свои записи?
Он не защищается и не упрекает, но я понимаю, к чему он клонит, и вынуждена с ним согласиться. Я несправедлива. Я эгоистка. Чья была идея: не говорить о работе и домашних мелочах, потому что у нас фактически нет времени друг для друга? Это я не хотела, чтобы работа заполняла все наше время. Ведь это — как рак. Я скора на умные медицинские аналогии и блестящие догадки. Мой муж — психолог. Он возглавлял отдел профайлинга ФБР в Квантико, он работает на факультете психиатрии в Гарварде. Но ведь это я, со всей своей мудростью и убедительными примерами, сравнивая работу и надоедливые домашние мелочи и эмоциональные травмы с раком, некрозами, шрамами, утверждала, что если мы не поостережемся, то в один прекрасный
— Да, я не заговаривал с тобой на определенные темы, пока мы не приехали сюда, и сейчас рассказываю больше, рассказываю то, что могу, — говорит Бентон со стоическим спокойствием, словно мы находимся в его кабинете на сеансе психотерапии, который он в любой момент может прекратить.
Но я все-таки не остановлюсь, пока не узнаю то, что должна знать. То, что он должен мне рассказать. Это не просто вопрос справедливости, это вопрос выживания, и я ловлю себя на том, что не совсем уверена в Бентоне, словно он не мой муж и не мой друг. У меня такое чувство, будто что-то изменилось, как если бы к фирменному домашнему блюду добавился какой-то новый ингредиент.
Что же это?
Я анализирую то, что чувствую на интуитивном уровне, словно могу определить добавку на вкус.
— Я говорил тебе о своей озабоченности тем, что то, как Джек интерпретирует раны Марка Бишопа, крайне проблематично, — осторожно продолжает Бентон. Он взвешивает каждое слово, как будто его слушает кто-то еще или ему придется докладывать о нашем разговоре другим. — Так вот, основываясь на твоих замечаниях относительно следов молотка на голове мальчика, интерпретация Джека просто чертовски неверна, хуже просто некуда, и я заподозрил это тогда, когда он обсуждал дело с нами. Я заподозрил, что он лжет.
— С нами?
— Я говорил тебе, что кое-что слышал, но, если быть откровенным, с Джеком не общался.
— Почему ты говоришь «если быть откровенным»?
— Я всегда откровенен с тобой, Кей.
— Конечно же нет, но сейчас не время вдаваться в эти подробности.
— Да, сейчас не время. Я знаю, ты понимаешь. — Он долго удерживает мой взгляд. Словно говорит: «Пожалуйста, перестань».
— Ладно. Извини. — Перестану, хоть мне и не хочется.
— Я не встречался с ним несколько месяцев, и то, что увидел… в общем, во время тех обсуждений стало вполне очевидно, что с ним что-то не так, — резюмирует Бентон. — Он плохо выглядел. Мысли перескакивали с одного на другое. Он был многословен, напыщен, чрезмерно возбужден и агрессивен. И лицо красное, как будто вот-вот лопнет. Я определенно чувствовал, что он говорит неправду, намеренно вводит нас в заблуждение.
— Что ты имеешь в виду — нас? — И тут до меня начинает доходить, о чем речь.
— Находился ли он когда-нибудь на лечении в психиатрической больнице, может быть с нервным расстройством? Он никогда не упоминал при тебе чего-то такого? — неожиданно спрашивает Бентон, и от его тона мне становится не по себе, как уже было в машине, когда мы ехали сюда. Только сейчас это ощущение более очевидно и узнаваемо.
Он ведет себя так же, как в бытность агентом, когда от имени федерального правительства насаждал закон. Я улавливаю в его тоне властность и уверенность, которых я не слышала много лет, с тех пор, как он перестал участвовать в программе по защите свидетелей. Бентон вернулся потерянным, слабым. Он стал простым ученым, не более того. Он сам жаловался мне на свое состояние. Выхолощенный. ФБР пожирает молодых сотрудников, оно сожрало и меня. И это в награду за то, что я преследовал организованный преступный картель. Я наконец-то вернулся к обычной жизни, но мне она не нравится. Пустая скорлупа. Я — пустая скорлупа. Я люблю тебя, но, пожалуйста, пойми — я не такой, каким был раньше.