Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
— Я потерял Тайлера из-за нее. И себя заодно… Да и зачем мне навещать ее?
— Потому что она прислушивается всякий раз, когда хлопает дверь. Она ждет тебя.
Сальваторе отрицательно покачал головой. Он точно знал — если сжег мосты, то не стоит возвращаться за пеплом. Да и какая может быть польза от этого пепла? В двадцать первом веке из него не возрождается Феникс, потому что время античности, мифов и богов осталось в прошло. В двадцать первом веке из него не возрождается Феникс, потому что наука убила веру в реинкарнацию и перерождение. Наука и трактаты,
— Тебе это зачем? — произнес он, опираясь о спинку дивана и с абсолютным спокойствием замечая, что Мальвина — разговоры о ней, если быть точным — не вызывает у него прежних чувств. Ни азарта, ни ненависти, ни стимулов — ничего, что было раньше. Абсолютное спокойствие, приправленное лишь одним «тошно».
— Мы — подруги, — ответила Бонни, поднимаясь и накидывая куртку на плечи. Беннет похорошела за последнее время.
Но взгляд Беннет оставался прежним. В нем все еще леденело отражение обезумевшей действительности, кусающейся как бездомная и грязная псина.
— Лучше пускай Локвуд сходит. У него совесть начала пробуждаться от многовековой спячки.
Бонни медленно повернулась и вновь в ее взгляде была прежняя остервенелость.
Бонни была шикарна элементарно хотя бы из-за своего взгляда — потухшего, но иногда слишком яркого и пронзительного. Такой взгляд называют соколиным — невозможно не заметить его красоту, но так же невозможно долго этой красотой наслаждаться. Становится не по себе. Становится как-то боязно. Хочется устремить взор еще на что-нибудь.
— Он вернулся, — закатил глаза Сальваторе, медленно поднимаясь. Ему не нужен был очередной скандал — за пять лет Деймон успел выучить импульсивность и непредсказуемость давней знакомой. Успел выучить последствия этого взгляда.
— Какого хрена, Деймон? — спросила она, подойдя к нему и ударив его в грудную клетку. Доберман привык к выпадам женщин, которых он любил — или пытался любить — но ему иногда хотелось сорваться с цепи. Хотелось так сильно ринуться в драку и биться так сильно, пока боль судорогой не сведет тело.
Одно останавливало — достигнутого не хотелось лишиться из-за секундной слабости. Мимолетное наслаждение почти неуловимо, а строить все заново не так уж просто, вопреки мнению философов.
— Я только вчера об этом узнал. Он пришел сюда, хоть я не знаю, как он разыскал меня, мы поговорили и на этом разошлись.
Беннет медленно села обратно. Она почти смирилась с невозвращение Тайлера, потому ситуация «Безотцовщина» достигла максимального кризиса. Девушка не смотрела новости, не читала газет, не зависала в интернете — она боялась увидеть на сайтах, страницах газет, услышать в сводках новостей о Тайлере. Боялась даже знать, какие волнения сотрясали Мексику, какие люди устраивали акции и как делили кожаное кресло. Она боялась и поэтому старалась блокировать любые мысли о Локвуде, любые источники информации и политической ситуации в мире.
Но изоляция от внешнего мира оказалась и не совсем нужной. Тайлер вернулся. Он жив и здоров. Он здесь, в этом чертовом городе. И он, может быть, нашел то,
— Слушай, Бонни, я просто хочу пытаться жить заново, ладно? Я хочу оставить позади Джоанну, Тайлера, Елену, отца, бои, сигареты и все то дерьмо, что со мной случилось. Понимаешь?
Девушка обратила на него взор человека, который будто вынырнул из глубокой депрессии и сделал вид, что ему не плевать, в каком платье прошлась Анжелина Джоли по ковровой дорожке на Каннском фестивале. Она кивнула, мысленно повторяя реплику Сальваторе в своей голове и осознавая ее смысл.
— Меня тоже оставишь? — спросила она, застегивая куртку и все еще концентрируя свое внимание на Деймоне. Они не были друзьями. Не были даже соратниками, но у обоих создавалось чувство — или иллюзия чувства — что они знают друг друга дольше пяти лет.
— Да вряд ли получится, — усмехнулся он. Бонни задержала взгляд на его шраме, который привлекал не только ее внимание. Который возник очень-очень давно. Тогда, когда еще не было Елены, проблемы с Джоа только начинались, а Бонни еще не сильно сидела на никотине. Тогда, много лет назад… Впрочем, это уже не имеет значения.
— Подумай над тем, что я тебе сказала, — бросила напоследок Бонни и поспешила покинуть помещение.
2.
Она держала в руках ручки, которыми была завалена вся ее прикроватная тумбочка. Елена пока не могла прочитать записки, оставленные в основании этих ручек, но ей было все равно в радость вернуться на несколько секунд в теплые и не омраченными ничем воспоминаниями. Сейчас девушка была даже рада, что их отношения с Мэттом не дали развития, потому что Мэтт — это единственное в ее мыслях и сердце, что не вызывает ничего негативного. Приятная ностальгия, смешанная со вкусом школьных воспоминаний и приправленная хорошими отношениями, которые они до сих пор поддерживают.
— Ты помнишь, что на математике нас спалили? — спросила она, по-прежнему улыбаясь и сжимая в руках письменную принадлежность. Взгляд Елены был мертвым и бездвижным — он смотрел в темноту в самом буквальном смысле.
Но Гилберт либо смирилась с тем диагнозом, который ей поставили, либо умело скрывала свои эмоции, либо действительно научилась ценить общение. Наверное, первый вариант неверный, в отличие от остальных двух.
— Ага, — кивнул Донован, — и на весь класс, спросили кому это адресовано. Я в жизни так не краснел.
Временная слепота совсем не так страшна, как кажется на первый взгляд. В начале наличие темноты в твоей жизни пугает до такой степени, что ты не можешь сделать вдоха, не говоря уже об истошных воплях. Первые сутки после того, как она услышала о последствиях своего героизма, она сидела неподвижно, стеклянными глазами всматриваясь в темноту.
В темноте нет границ, ровно как и в Космосе. Поэтому оказаться в ее объятиях кажется нестерпимым.
Но ты слышишь голоса, можешь прикасаться к людям, вслушиваясь в каждое их слово. Уже к третьим суткам Гилберт свыклась со своим положением. К четвертым она научилась смеяться с Мэттом, вспоминая о минувших школьных буднях.