Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
В груди что-то неприятно защемило.
Девушка отступила на шаг. В ее глазах были искры. Она даже не подозревала, что только что уничтожила последние смыслы Тайлера Локвуда. Убийство по неосторожности. Преступление по невнимательности.
— Важны не взмахи крыльев, Тай… — он посмотрел в ее сторону, а потом медленно повернулся, устремив взор на изрисованную стену. Кэролайн посмотрела на парня, и они оба даже не поняли, что она впервые так к нему обратилась. — Важен полет. А ощущения — те самые мазки и ноты.
Тронулся лед. И Тайлер сделал вдох после того, как долго пребывал в коме. Соль ситуации заключалась не в том,
— Я ошибся, — произнес он, натягивая привычную улыбку. Улыбку, как показалось на несколько мгновений, лишенную какого-то горького отчаяния. — Ты не Пенелопа. Ты — Мельпомена.
Он положил руку на ее плечо, как-то по-братски обнимая ее, не вкладывая в этот жест ничего, кроме своей порывистости. Форбс и не стала пренебрегать этим прикосновением не потому, что им дорожила, а потому, что оно было правильным.
— Звучит пафосно, — произнесла она, улыбаясь и тоже обнимая парня за плечо.
— Зато верно.
Он даже не смотрел на Форбс. Он смотрел на то, что было изображено. А были изображены две бабочки, кружащиеся в полете. Они были не совсем четко прорисованы, не совсем завершены, но и в жизни никогда не возникает ощущения завершенности. Взмахи их крыльев — раскрашенных ярко-зелеными, ярко-желтыми, ярко-фиолетовыми, ярко-красными — были грациозны. Мазки, будто разлитые пятна краски, идущие от контура крыльев создавали иллюзию движения. Такие колоритные, такие броские, что начинали слезиться глаза, такие точные и незавершенные бабочки на фоне серой, грязной, полуразрушенной стены привлекали внимание. И возникало чувство, будто было нечто очень важное, но оно выветрилось из памяти. Возникало чувство, что это нечто важное просто необходимо вспомнить. Оно вертелось в сознании как слово на языке, которое ты никак не можешь вспомнить.
— Ты меня не убедила, — переубедила, но Тайлер не хотел этого показывать. И потом, ему хотелось еще. Ему хотелось вырвать из памяти минувшее и наполнить его настоящим.
Кэролайн улыбнулась, схватила рюкзак, разрушив тактильную близость. У нее еще была одна идея.
2.
Деймон заглушил мотор. Приборная панель погасла. Елена открыла дверь и тут же вышла. Свежий морозный воздух отрезвил ее. Все былые эмоции тоже потеряли былую мощь.
— Стой у машины, — произнес Сальваторе, направляясь к какому-то гаражу. Елена хотела послать его. Она уже даже почти чуть не выплюнула свое негодование, но поняла, что Доберман вряд ли бы услышал ее слова. Он был сосредоточен на другом.
Они в дерьмовом положении. Вернуться в мотель на такой видной машине равносильно самоубийству. Покраска и смена номеров займет около двух часов, которые они вынуждены провести здесь, на окраине неизвестного города, неизвестно с кем. Так еще и ночью. Так еще и без малейшего понятия что делать дальше. Идея с мотелем — паршивая. Вообще вся ситуация паршивая.
Елена закуталась плотнее в пальто, посмотрев в сторону гаража. Сальваторе всегда справлялся с любой ситуацией, но почему-то казалось, что в этот раз все пойдет под откос. Потому что в этот раз он и она заодно, а когда они вместе — все идет под откос. Всегда. Что-то вроде закономерности. Что-то вроде новой аксиомы.
Если
— Дерьмо, — выругалась девушка, ударив ногой по шине. Ее пальто распахнулось, холод проник к коже, а вечернее-треклятое платье, поблескивающее в темноте, сразу привлекло бы внимание. Гилберт не ощущала холода. Она только чувствовала какой-то тупой страх, она только больше всего хотела, чтобы все закончилось хорошо.
Поездка получилась не такой романтической.
Деймон и еще каких-то два парня вышли из гаража. Они о чем-то беседовали, они смогли договориться. Это и не удивительно, Сальваторе умел убеждать. Один из них перешагнул границу бальзаковского возраста. Он открывал двери гаража. Другой был ровесником Деймона, скорее всего, сыном старшего.
— Жди здесь, — произнес Доберман, открывая дверь и садясь за руль. Нет, не произнес — приказал. Ситуация раньше просто не нравилась. А теперь она доводила до тошноты. Елена сжала зубы, зло уставившись на злополучную машину. Сальваторе завел автомобиль и медленно поехал в сторону гаража. Сияющие огни порше не производили должного впечатления, и вообще, машина казалась какой-то уродливой. От нее не захватывало дух, хотя должно бы… Девушка сделала глубокий вдох, а потом посмотрела в сторону. Она увидела, что этот молодой парень внимательно на нее смотрит. Гилберт переполнило отвращение.
— Ублюдки, — прошипела она сквозь зубы и, развернувшись, медленно пошла в противоположную сторону от гаража. Бесконечно длинная ночь начинала опалять нервы, и любое терпение — даже самое ангельское — летело к чертям собачьим. Желание покончить со всем прямо сейчас билось раненной птицей, крича в предсмертных конвульсиях. Ощущение неправильности, страх перед испорченном лишали способности мыслить трезво. Морально Елена уже начала себя готовить к самому дерьмовому раскладу обстоятельств.
— Елена! — снова он рявкнул, видимо, отходя от автомобиля. Гилберт передернуло от его голоса. Раньше она его ненавидела, а теперь — именно в эту чертову ночь — она его терпеть не могла. Она понимала, что если хотя бы просто посмотрит на него, то взбесится. Страсть сменилась на отвращение. Страх по-прежнему держал за горло. — Елена, твою мать!
Девушка не реагировала, просто продолжала медленно брести вперед. Она не жалела о том, что согласилась. Она жалела о том, что позволила себе слишком много. Позволила ему слишком много. Позволила им…
— Бред какой-то, — прошептала она. Она была права. Ведь «их» никогда не было.
— Елена! — он схватил ее за руку, резко поворачивая к себе. Девушка даже не слышала как он подошел. Впрочем, не удивительно — он всегда был бесшумен. Впрочем, не удивительно — она всегда была слишком увлечена собой. — Да что с тобой, черт возьми, не так?!