Обуглившиеся мотыльки

Ana LaMurphy

— Волнения в Мексике приобрели катастрофический характер. Население страны крайне агрессивно настроено к попыткам властей США вмешаться. Сама Безотцовщина, однако, уже перекинулась на Сан-Диего, штат Калифо…

Елена выключила магнитолу. Она больше не хотела слушать музыку, и ей отчего-то стало еще больнее, чем раньше. Вновь обхватив плечи руками, девушка оперлась о спинку сиденья и перевела взгляд в боковое стекло. Ей стало невыносимо и тошно. Самое отвратительное ведь вовсе не в том, что мы сделали или не сделали. Самое отвратительное

в том, что с этим придется жить дальше. Изо дня в день, из года в год надо просыпаться по утрам, смотреть на свое отражение в зеркале и не испытывать при этом отвращение.

— А ты? — устало спросил Сальваторе. В этот раз — из любопытства. — Ты любила его?

Елена закрыла глаза, прикусив нижнюю губу. Потом она резко повернулась к Сальваторе, и в ее глазах не было слез. В ее голосе прозвучало смирение:

— Нет. Я была просто влюблена в него.

— А в чем разница? — усмехнулся он. Закурить хотелось сильнее прежнего. Зато сон как рукой сняло. Мертвый рассвет пробуждал их мертвые души.

— Разница в том, что влюбленность быстро проходит, а любовь… Иногда она не вылечивается.

Такая теория показалась ему заманчивой. Во всяком случае, в его жизни все так и было. Выкинуть из мыслей Джоанну получилось не сразу. Он до сих пор не может сделать это. Все сравнивает, все вспоминает и анализирует. Уже без чувств, без сожалений, но Джоанна Хэрстедт стала чем-то вроде пожизненной татуировки.

— И кого ты любила еще?

Девушка вновь отвернулась. Вытравленная улыбка на ее губах была скорее горькой усмешкой, чем отчаянной радостью, что она была способна на любовь. Зря Сальваторе пытался подбить ее на откровение: в эту ночь Елена больше не позволит себе лишнего. И ему она не дастся — ни физически, ни духовно.

— Отца и мать. Дженну. Бонни… Особенно Бонни.

— А преподавателя по искусству психологии? — он проиграл, спалился на таком невинном вопросе. Елена решила не концентрировать на этом внимания.

— Его бы хотела полюбить.

— А меня? — он посмотрел на нее. Елена тоже взглянула на него. Глаза в глаза. Головная боль все еще стучала в висках, но усталость больше не сковывала движения, не притупляла координацию движений. Девушка опустила взгляд, Деймону пришлось снова уставиться в лобовое стекло. Вопрос повис в воздухе напряженным молчанием. Не хотелось врать и язвить, но и открывать душу до конца — тоже.

— А что это теперь решает? — спросила она, наконец.

— Просто хотелось хоть что-то знать о тебе, — решил ударить ее ее же оружием. Елена поняла намек, усмехнулась, вновь поднялась и придвинулась к Сальваторе. Она уткнулась в его плечо, а у него перехватило дыхание и чуть сильнее забилось сердце. Нет, не страсть. Даже не нежность. Нет, не желание близости и не отвращении. Просто что-то, чему Деймон не мог найти названия.

— Ты и так слишком много обо мне знаешь, — прошептала она.

— Не знаю, — тоже шепотом. Их не должны услышать. И плевать, что в этом

мире в эти мгновения они совершенно одни. Создавалось чувство, что их все равно могут услышать, что их единение вновь могут прервать. Как тогда, в исповедальной. — И не понимаю.

Девушка медленно отстранилась. Впереди она увидела огни автозаправочной станции, выпрямилась и уцепилась руками в сиденье.

— Там впереди заправка. Значит, должен быть мотель поблизости.

— Нам не стоит останавливаться.

— Нам стоит остановиться, — произнесла она, подразумевая явно что-то другое. — Я хочу есть, и еще я хочу принять душ. А тебе надо поспать часика два… Тормози.

3.

К половине седьмого утра они уже вновь выехали. Через два часа они остановятся в пункте, где и получат выручку за порш. Там же их встретит Коул и вывезет до границы. Вновь отдых у Рика, а потом — финальный рывок. На самом деле, все самое страшное осталось позади. Гилберт больше не мучилась угрызениями и совести и опасками быть пойманными. Она только с замиранием ждала того момента, когда сможет наконец вернуться домой, чтобы обнять Дженну, вернуться к занятиям, чтобы прогуляться с Мэттом и Кэролайн.

В мотеле им пришлось снять один номер. Деймона вырубило сразу, он даже не стал раздеваться — просто рухнул на постель и тут же заснул. Елена не сомкнула глаз — сидела у окна, не сводила взгляда с машины и пыталась хоть как-то унять охватившую ее еще в автомобиле тоску. Она приняла-таки душ, поужинала (или позавтракала) переоделась в более удобную одежду. На тумбочке лежали какие-то журналы, и на пару минут Гилберт смогла развлечь себя. А потом — тяжелые мысли и мрачные воспоминания, которые все еще кружили в ее голове подобно бурану.

Потом ей пришлось разбудить Деймона, потом им пришлось вновь отправиться в дорогу. Полчаса они ехали молча, несколько освежившиеся. Последние пару суток убили в них все живое, теперь они оба догнивали, получили наконец время для того, чтобы побыть друг с другом, но не испытали от этого никакого удовольствия.

В семь утра Елена достала из сумки телефон, который оповещал о входящем звонке. Гилберт даже удивилась — и кто ей мог еще звонить в такое время? Она увидела входящий номер, усмехнулась, словно не веря, но быстро нажала кнопку «Вызов» и тихо, но уверенно произнесла:

— Что случилось? — Деймон взглянул на Елену. Взволнованность в ее мертвом голосе было слышать как-то очень уж необычно. Тем более, в семь утра. Тем более после того, как они пережили еще одну мучительную жизнь вдвоем.

— Привет, — послышалось на том конце провода. Теплое «привет». Родное «привет». «Привет», ни к чему не обязывающее. Елена оперлась о спинку сиденья. Больше ее не окружал мрак ночи, но ее все еще окружал мрак прошлого.

— Привет, — почти улыбнулась. Сальваторе не был собственником, но ему сильно захотелось вырвать телефон и выбросить его в окно. — Я не ожидала тебя услышать.