Обвиняется кровь
Шрифт:
Как же откликнулся Молотов на боль и нужду людей?
Приказал Комиссариату государственного контроля проверить обоснованность заявления (спустя месяц комиссариат, запросив периферию, ответил о более чем полном благополучии еврейского населения, «которое удовлетворено дарственным имуществом в больших масштабах, нежели остальное население»); привлечь к ответственности виновных, если таковые обнаружатся, а кроме того, посчитал нужным сказать, что Еврейский антифашистский комитет «создан не для этих дел и, видимо, не вполне правильно понимает свои задачи».
Существует
В 1927 году на съезде ОЗЕТ план Ларина не получил поддержки, озетовцы и не тешили себя проектами заселения даже и степных районов Крыма — реальностью становится строящийся Биробиджан. Благостный Михаил Иванович Калинин, выступив на съезде, имел в виду именно Биробиджан, говоря о том, что «стремление советских евреев к собственной государственности — явление здоровое, поэтому партия и правительство идут им навстречу».
Спустя многие годы «крымский проект» вновь возникает, разбуженный не народной инициативой, а происками следственного аппарата Лубянки, как ловушка для заранее обреченной элиты еврейской интеллигенции.
В ходе судебных заседаний Феферу, автору версии о сговоре с американскими спецслужбами по поводу Крыма, пришлось немало лавировать, меняя показания.
«— Могло ли случиться так, — спросил Фефера обвиняемый Юзефович на перекрестном допросе, — чтобы в 1943 году, когда Фефер и Михоэлс ездили по Америке, а война была в самом разгаре, Розенберг ставил вопрос о создании в Крыму еврейского государства?
— 8 июля 1943 года в Нью-Йорке, после митинга, мы встретились с Розенбергом и говорили на эту тему… — сказал в ответ Фефер. — Розенберг заявил, что, если бы Советское правительство допустило заселение Крыма евреями, они бы приняли видное участие в этом деле и как союзники помогли бы нам в этом… „Роскошное место Крым: Черное море, Турция, Балканы…“ — сказал Розенберг во время обеда. Сказал в том смысле, что это — видное место для будущей еврейской республики…»
Главный судья резко отреагировал на слова Фефера: вместо криминала, заговора возникала идиллия, щедрость мецената.
«На следствии вы привели слова Розенберга, что Крым — плацдарм, — сказал Чепцов. — А теперь вы это отрицаете?»
Фефер молчал: отрицать сложно, почти невозможно: крымская легенда — из его собственных показаний. Но уже надо отвечать на новый вопрос, его задает Лозовский:
«— Докладывали ли вы В.М. Молотову о разговоре в Розенбергом?
— О Розенберге разговора не было… — ответил Фефер. — Не знаю, как Михоэлс, но я
88
Судебное дело, т. 3, лл. 135–136.
Вспомним прежние показания: Розенберг выговаривает им, как слугам, требует, грозит, ставит условия, заранее определяет будущий статус Крыма — военного плацдарма США, и вдруг: «…я не придал значения словам Розенберга»!
Возражая Лозовскому, Фефер вновь пытается свалить вину на Гофштейна:
«Лозовский говорит, что в вопросе о крымском проекте я являюсь началом всех показаний. Но Гофштейн был арестован за три месяца до меня, почему же у него есть показания о крымском проекте?»
Уже на суде Фефер неожиданно вспоминает о вызове руководства ЕАК к Кагановичу, пытаясь перевести крымскую тему на уровень почти бытовой, шуточной.
«Помню, в середине 1944 года мне позвонил Эпштейн и сказал: „Срочно нужно ехать к Лазарю Моисеевичу Кагановичу“. Вызвали нас троих: Михоэлса, Эпштейна и меня. Была очень большая беседа… Лазарь Моисеевич разбивал нашу докладную записку о Крыме исключительно по практическим соображениям. Он говорил, что это непрактично, что евреи в Крым не поедут, что каждый из них вернется на прежнее место, что только артисты и поэты могли выдумать такой проект…»
Теперь «поэт» призывает обвиняемых расслабиться и посмеяться над «крымским проектом», но им почему-то не смешно; за годы следствия в них вколотили ту истину, что следчасть от своих обвинений не отказывается, что бы ни случилось. Обманутые с первых дней следствия сокрушительными саморазоблачениями Фефера, ужаснувшись бездне предательства руководителей комитета, попранию всего святого, арестованные, под давлением следователей, понесли и свои «дары» к крымской западне. В показаниях замелькали вписанные следователями фразы о создании евреями «своих вооруженных сил», министерства иностранных дел, о скором «установлении дипломатических отношений с заграницей, в частности с Америкой», и, разумеется, прежде всего о непременном отделении Крыма от Советского Союза.
В ходе следствия «крымский проект» обрел самого неподходящего героя. Нити тайного злодейства сошлись вдруг на добром и тишайшем человеке — Лейбе Квитко, известном миллионам детей страны.
Любопытная подробность следствия. Следователь Стругов, пытаясь внушить доктору Шимелиовичу, что именно он был «серым кардиналом» ЕАК, духовным руководителем комитета, сослался на письмо уезжавшего в отпуск Шахно Эпштейна. «Дорогой Борис Абрамович! — писал Эпштейн Шимелиовичу. — Я Вас прошу почаще встречаться с Квитко и помочь ему, в моем отсутствии, в некоторых делах; помимо задания сбора материалов, Квитко в остальных заданиях беспомощен, как ребенок. Понятно, это между нами».