Объяснение в любви
Шрифт:
Помню, в конце пятидесятых годов мне пришлось вести прямой репортаж из одного дома на Кутузовском проспекте. В нем жили интересные люди. В квартирах были установлены телевизионные камеры, и я вместе с хозяевами этих квартир приглашала телезрителей в гости.
Были мы у швеи-мотористки, были у сапожника, инженера. Последний наш визит был к Андрею Яковлевичу Эшпаю. Он только что написал новую песню «Москвичи» («Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой») на слова Евгения Винокурова и разучивал ее с Марком Наумовичем Бернесом. Конечно, все было подготовлено, и нам хотелось, чтобы телезрители услышали первое домашнее исполнение
Пока Бернес пел, помощник режиссера держал лифт наготове, чтобы сократить паузы между эпизодами репортажа. И никто не подумал о том, что, несмотря на нашу передачу, подъезд живет обычной жизнью: люди возвращаются домой с работы, с прогулки, одни или с детьми, с продуктами и покупками. Естественно, возмущаясь, что кто-то на верхнем этаже не захлопнул дверцу лифта, они стучат по шахте и кричат.
Конечно, пришлось попросить извинения, но выпрыгнуть во двор мне пришлось все-таки через окно.
Но это еще не все. Впереди было испытание более тяжелое. По сценарию я должна была во дворе встретиться со студентами, уезжавшими на стройку. Командир отряда жил в этом доме. Ребята ждали нас в противоположном конце большого двора. Но телезрители, услышав, где будет продолжение передачи, высыпали во двор. Кто-то позвонил знакомым: «Смотрите?» — «Нет». — «Включите скорее телевизор! Сейчас увидите меня, я вам махну рукой».
Двор быстро заполнился народом. Как же мне пробиться в тот дальний от меня угол? Все стояли ко мне спиной. Поначалу пыталась пальцем стучать по спинам тех, кто мешал мне сделать хотя бы первый шаг. Тщетно. Никто не обращал на меня внимания. Тогда (наверное, от отчаяния) я громко, на весь двор, уже не закрывая микрофона, сказала: «Товарищи! Как я рада, что вы пришли на нашу передачу!»
Экспромт, конечно, но слова мои возымели действие: люди расступились, образовался коридор. Однако пройти молча, не обращая внимания на тех, кто стоял по обеим сторонам моей тропинки, я не могла. Пришлось брать блицинтервью. Наверное, коллективный портрет дома от этого только выиграл.
Но и это еще не все. Когда я добралась до наших студентов, они запели песню Пахмутовой о геологах. Песню подхватили все: и стар и млад — запел весь двор. Да как запел! После передачи наш режиссер долго не мог успокоиться — какой получился финал! Ну какой финал!
Разве такое можно заранее отрепетировать? Мы были счастливы.
Наверное, отвага от незнания на порядок ниже сознательного риска. Если суметь просчитать и предусмотреть возможные осложнения и чувствовать уверенность, то стоит пойти навстречу неподготовленным экспромтам. Оттого они дорого и стоят.
Есть такое отвратительное, бытующее на телевидении определение: передача прошла «чистенько». А если вдуматься, это синоним серости, посредственности: причесанная, вылизанная передача, в которой нет следов человеческого волнения — шероховатостей. Это означает, что из нее выхолощены эмоции, она скользит по поверхности и событий, и человеческих
Уже который раз, говоря о других материях, я невольно перехожу на телевидение. Наверное, так будет и впредь. Ведь на все, что я в своей сознательной жизни делала до телевидения, сегодня смотрю как на копилку для своей профессии диктора и ведущей. Прошу вас вместе со мной снова вернуться в опернодраматическую студию имени Станиславского.
КОГДА АРИФМЕТИКА БЕССИЛЬНА
Не сосчитать, каких эмоций в годы учебы было больше — положительных или отрицательных. Но и последних было много.
В студии идет урок публичного одиночества. На середину репетиционной комнаты выдвигается стол, на него ставят кресло. Ты должна взгромоздиться на этот трон и под неусыпным оком мастера и студийцев внутренне, а не поверхностно исключить любое, даже подсознательное общение с ними, остаться наедине с самой собой, со своими мыслями, своим настроением, не реагируя ни на какие внешние раздражители. Педагог пытается мне помочь:
— Попробуйте проследить свой сегодняшний путь от дома до студии.
Честно стараюсь это сделать.
— Ну как, — спрашивает педагог студентов, — удается Вале от нас отключиться?
Я умираю от стыда на «лобном месте», пронзительно чувствуя свою неполноценность. Но больше всего на свете угнетает мой внешний вид — штопаные чулки (причем штопка лезет нагло, демонстративно), стоптанные туфли, заплаты на локтях (кажется, что каждая заплата вопиет), зашитая юбка. Как же тут отключишься?
Но вот приятные эмоции. Двадцатого числа каждого месяца моя тетка, вдова академика архитектуры Щуко, получала академический паек. Это число было красным днем календаря для всего нашего курса. Вечером мы собирались. О, благословенный хлеб, намазанный лярдом! С кем бы потом я ни встретилась из бывших студийцев, все уверяли, что в жизни не ели ничего вкуснее.
При жизни Владимира Алексеевича у него был открытый, хлебосольный, очень гостеприимный дом. Там всегда было весело, люди сходились интересные, духовное общение достигало подлинных высот. Теперь я прекрасно это понимаю.
Но и встречи студийцев были для Елены Михайловны радостью, являлись как бы тенью того яркого, активного и веселого образа жизни, который был раз и навсегда заведен в этом доме во времена Владимира Алексеевича.
ПРОПИЛЕИ-ВЪЕЗД
Самое время рассказать о моем дяде Щуко. Помню, как он был одержим идеей строительства Дворца Советов, который проектировал вместе с Иофаном и Гельфрейхом. В решении интерьера он, может быть, в чем-то предвосхитил конструктивный принцип Олимпийского комплекса, что на проспекте Мира в Москве. Во всяком случае, словно по мановению волшебной палочки из зала заседаний должны были убираться кресла и он мог превращаться в зал приемов, спортивный зал (бог знает во что еще — это уже зависело от устроителей). Предполагалось, что в зал будет нагнетаться аромат соснового леса или «яблоневый воздух», а то будет пахнуть ландышами. Заметьте, это в тридцатые годы! Проект остался неосуществленным. Когда уже был выкопан котлован, выяснилось, что плывуны будут постоянно размывать фундамент и у колосса не будет прочной опоры. (Теперь на этом месте бассейн «Москва».)