Объяснение в любви
Шрифт:
Что мне, по общему мнению, удалось, так это исполнение романса. Конечно, это был тот же романс, который пела в фильме Алисова. Кажется, у меня был неплохой голос, во всяком случае, мне несколько раз предлагали перейти на оперное отделение в нашей студии. И всю выстраданную боль за мучительную работу я вложила в свой романс.
И вот наконец финал спектакля, последняя мизансцена: Лариса с распущенными волосами падает на цепи чугунной ограды, и они начинают мерно покачиваться. (По замыслу художника, цепи эти символизировали узы брака.) Конечно, они были бутафорские, но я физически ощущала их непомерную тяжесть, тяжесть роли, которая так и не
В зале сидела моя мама. «Ничего», — сказала она мне после спектакля. Мама всегда была моим главным судьей, строгим и объективным. Много раз говорила она мне только это «ничего». Но у слова было столько градаций и нюансов. Даже когда мама хотела меня похвалить, она тоже иной раз говорила: «Ничего!» Но тогда, после дипломного спектакля, оно выражало лишь сострадание к собственной дочери, которую она впервые увидела на сцене.
«Зачем, — думала я, — "Снегурочка" не стала моим выпускным спектаклем!» На предпоследнем курсе я играла Весну-Красну. По моему разумению, это лучшее, что удалось мне сделать в студии. Мне были близки сказочные и песенные мотивы, поэтическое, романтическое начало пьесы. Я как-то удивительно легко погружалась в царство берендеев:
В урочный час обычной чередою
Явлюсь я на землю берендеев…
До сих пор помню наизусть роль Весны…
ПРЕДАТЕЛЬСКИЙ НОСИК ЧАЙНИКА
Хочу вернуться в тот самый поезд, который вез меня, — я ехала в Тамбовский драматический театр, находившийся на гастролях в Мичуринске.
По-моему, в нашем вагоне такого багажа, как у меня, не было ни у кого. Чемоданов в Москве я не нажила, а свои узлы, тюки и авоськи не могла сосчитать — в них были «мой стол и дом»: подушка, одеяло, зимние вещи, книги, кастрюли. Помню, как предательски высовывался из одного узла носик чайника. Думается, я больше всего походила на беженку военной поры.
Рыдала я всю дорогу не переставая: от одиночества и неустроенности, от страха и неизвестности. А за окнами вагона лил свои слезы ливень. Старушка, сидевшая напротив, не выдержала:
— Доченька, да что ж ты так убиваешься? Не война ведь! Еще вспомнишь меня: все хорошо у тебя будет. Примета есть. Видишь, как природа плачет, тебя провожая?
Утешив меня, старушка скрасила мои длинные, длинные километры. В шесть часов утра поезд прибыл в Мичуринск. Стоянка 15 минут. Никто не встречает. Пассажиров сошло немного. Стою под проливным дождем, мокну, мокнут и мои узлы. Вдруг кто-то кричит: «Леонтьева есть?» Познакомились. Молодой парень в солдатской шинели оказался артистом студии при театре. На привокзальной площади стоял грузовик из театра. И я повеселела: все-таки ждут!
Промокшую до нитки, меня привезли, усадили в вестибюле летнего деревянного театра. Было семь часов утра. «Придется потерпеть», — сказал мне молодой человек в шинели и ушел. Я согрелась и незаметно задремала.
Первый человек, который пришел в это утро в театр, оказался моим будущим мужем.
— Вы наша новая актриса? А я здесь ставлю дипломный спектакль.
Меня отвезли на окраину Мичуринска. В маленьком домике жили три сестры. «У них вам будет хорошо», — сказал главный режиссер.
Действительно, старушки встретили меня как дочь, обрушили на меня всю свою нерастраченную доброту, предупреждали каждое желание — например, по утрам сливки в постель приносили.
Меня сразу же ввели в спектакль «Лгун» Гольдони. Изображала я юношу пажа; выезжала на гондоле на сцену и пела канцонетту. Вот когда я догадалась, почему В. А. Галицкий пригласил меня в театр: он был на выпускном спектакле «Бесприданница». Голос меня выручил.
На моем первом спектакле в первом ряду торжественно восседали три пожилые дамы с лорнетами.
Вскоре подошло распределение ролей в спектакле «Овод». Я получила роль Джеммы во втором составе. Положение дублерши меня не угнетало. Судите сами: приезжает выпускница театрального училища, ничего еще не сыгравшая в профессиональном театре, и сразу получает такую роль! Счастье! Но у меня было очень важное преимущество — молодость. Обычно актерам, занятым в первом составе, уделяется больше внимания — им играть премьеру. Поэтому репетировать я стала сама. Сколько раз добрым словом вспоминала педагогов нашей студии, учивших самостоятельной работе! Вечерами сидела в городской библиотеке, читала литературу об «Оводе». Хотелось полнее представить исторический фон драмы, почувствовать национальные черты характера Джеммы.
Роль давалась трудно. Я прошла все стадии: отчаяния, неверия в себя, надежды, крушения иллюзий. Кривая моих настроений упорно не хотела подниматься вверх. А тут еще Артур. Актер, игравший его, оказался ниже меня ростом, и на одной из репетиций я поймала себя на том, что сгибаю ноги в коленях. Спасибо художнику за оформление спектакля. Конструкция представляла собой марши лестницы, которые вели к высокой площадке на авансцене. Это позволяло режиссеру каждый раз строить мизансцены так, что я оказывалась на ступеньку ниже своего партнера. Словом, мой рост пытались как-то спрятать (впрочем, правильнее будет сказать, прятали рост актера, игравшего Артура).
Репетировали третий акт. С гор приходит за Оводом Чезаре. Перед расставанием с Джеммой Овод должен признаться, что он — Артур. «Я скажу вам все при свидании», — читает Джемма его записку и, догадываясь, кто он, падает в обморок. Мне никак не удавалась пауза перед обмороком, во время которой Джемма заново переживает историю своей любви к Артуру. На одной из репетиций я получаю записку: «Валя, я вас люблю!» От неожиданности, не понимая, что это — шутка, розыгрыш? — я растерялась, но прочла текст записки по роли: «Я скажу вам все при свидании» и вдруг… упала в обморок. На сцену выбежал В. А. Галицкий:
— Наконец-то! Это чудо, как вы держали паузу. Запомните это состояние!
Шел обычный, уже непремьерный спектакль, когда в программке спектакля «Овод» против имени Джемма появилась фамилия актрисы — Леонтьева. Для меня это была премьера. Первые цветы, первые аплодисменты на театральной сцене.
Потом было много ролей. Играла я леди Мильфорд в трагедии Шиллера «Коварство и любовь», Перепелиху в «Каширской старине», Гореву в «Счастье» Павленко.
Спектаклей в месяц бывало больше, чем дней. Играли по два раза в день, работали без выходных. А бесконечные выездные спектакли: в дождь и слякоть, на открытом грузовике! Но нас ждали и прощали нам не больно-то «концертный вид». Помню, приехали в Моршанск, в заводской клуб. Гримируемся. Вдруг в клубе выключился свет, продолжаем готовиться в темноте. Хорошо, что отлично знаешь свое лицо. Но вот уже время подошло, а света все нет. Зрители шумят.