Обязалово
Шрифт:
Хотя причём здесь именно «русские»?
Просто для ощущения подобия в многообразии: вторая половина 19 века, викторианская Англия, всё — чисто пуританское, законо-послушное и благо-намеренное. Английский классик: «Как вы видите, я не молод и не очень силён. Но если какой-нибудь мерзавец подойдёт ко мне на улице и потребует кошелёк, то я буду кричать и бить его тростью. И поверьте: он надолго лишиться возможности нападать на пожилых джентльменов. Но если мерзавец пригрозит подать на меня в суд, то я немедленно отдам всё требуемое. И буду благодарить Создателя, за то,
Прямо по старинной еврейской мудрости: «Спасибо тебе, боже, что взял деньгами».
А из петуха мы сварили суп. Долго варили. Но Артёмия я накормил. Мужик… несколько плохо выздоравливает. Я уже говорил: всадников бьют по ногам.
Вот только «Повести о настоящем человеке» мне здесь не надо! Мересьев, ползущий по зимнему лесу с раздробленными ногами…
Артёмий, похоже, «настоящий». Тем более — жалко мужика. Меня он… То тянется ко мне, то отшатывается. То — «убей меня, легче будет». То — «не тревожься, я тебя не выдам». А ещё ему очень любопытно, как это «княжна персиянская» в «боярского сына» превратилась. И почему он тогда на свадьбе так обманулся. И отчего люди мои, мужи добрые, тощего малолетку слушаются, и…
Короче — никак не может определиться. Эх, Артёмий, много чего ты в жизни повидал, но «эксперта по сложным системам» — тебе не в жисть не опознать. Такое чудо-юдо тут на весь мир — одно, сравнивать не с чем. Кушай супчик пока горяченький.
Три мешка зерна на два ста человеческих глоток и три десятка лошадиных. Остальной скот кормить… Воруем. Как вспоминала Людмила Марковна Гурченко о своём военном детстве в Харькове:
— Мы, дети, воровали. Из проходивших мимо воинских эшелонов. Сперва — немецких, потом — советских. Охрана и тех и других — в нас стреляла. Кто не воровал — не выжил. Кто попался — не выжил. Мне тогда было лет семь.
Мы не дети — воруем не по-детски — сено стогами. Часть стожков ещё осталась на покосах или в стогах снаружи селений. Крестьяне… некоторые сильно возражают. Были бы одни беженцы — побили. Но вид сабель действует… успокаивающе. Начинаются разговоры. Иногда платим.
Я селян понимаю: «С паршивой овцы хоть шерсти клок» — русская народная мудрость. А с паршивой, злой, голодной, оружной…? Оплачиваем украденное и, часто, уже съеденное. По своим ценам.
До резни дело ни разу не дошло, но у Николая несколько раз язык бывал на плече, а у Ивашки ссадины на костяшках пальцев не проходят.
Хорошо, что у меня все бритые-стриженные. Как велю бабам платки снять — аборигены крестятся и разбегаются. Такую толпу безбородых мужиков и лысых женщин однозначно воспринимают как какую-то чертовщину. Даже спрашивали:
— Колдун, что ли идёт — мертвяков с жальника поднял?
«В некроманты я пойду Пусть меня научат».А что? — Хорошая профессия. Всегда нужная. На Руси столько народу померло. Не по своей воле, не по душевной готовности. Толковых, работящих… Их бы поднять…
Некромант — идеал каждого серьёзного доктора. Некромантия — святое дело. Самый известный из некромантов —
Видок у всех у нас… нездоровый. Как у покойников. Но правильнее наоборот: я людей на погост не пустил. Не некромант я, к сожалению. Я — витофил. «Сам не — ам, и другому — не дам». Здесь «не ам» следует понимать в трактовке от Рабиновича: «Не дождётесь!».
Если бы не я со своим недодавленным гумнонизмом — они бы все перемёрли. Или это не гумнонизм, а «жаба»? Вона сколько холопов поднабрал! Богачество! Про «жабу» как-то спокойнее думается. Как-то… правильнее?
Из моих открытий в этом исходе… Я здесь уже год, но есть куча вещей, которых я не видел. А и видел, да не уразумел. Включая повседневные и фундаментальные.
Есть понятие: «женский труд». Не в смысле «эксплуатация женского и детского труда», а в смысле технологических операций, которые исполняют исключительно женщины.
В «Святой Руси» гендерное разделение труда — дело святое. Иногда настолько «святое», что мужчинам, а особенно — чужим, его стараются не показывать. Как-то… неприлично. Бабам — показывать, мужикам — смотреть. Любопытствовать, интересоваться, нос совать… Как в женский туалет подглядывать — ничего нового не увидишь, но… непристойно.
Здесь, на походе, деваться бабам некуда. И я увидел… Не в смысле туалета… Хотя они очень смущались… Но просто послать меня… Персонажа уровня Домны здесь нет. А после санобработки у них вообще… границы допустимого несколько поплыли.
Так вот, люди зерно не едят.
Мысль офигительно новая. Всего-то лет тысяч десять. А вот что из этого вытекает…
Человечество тысячелетиями превращало зерно в два полуфабриката для приготовления нормальной еды: крупу и муку. И изобрело для этого аж три приспособления — за десять тысяч лет! Зернотёрка, ступа, мельница.
Зернотёрку можно и в 21 веке увидеть, в Африке, например. Тамошние хомосапиенки находят достаточно большой камень твёрдой породы с выемкой на верхней поверхности, насыпают в выемку зерно и катают по этой выемке другой камень, цилиндрической или шаровидной формы.
Если второй камень маленький — можно ухватить в руку, он работает курантом — им растирают зёрнышки по стенкам углубления нижнего камня, либо пестиком — зёрна разбивают.
От куранта произошёл верхний жёрнов, что породило все мукомольные мельницы. От пестика… Да это не тот пестик, который с тычинками!
«Там ступа с бабою-ягой Идёт-бредёт сама собой».Зачем бабе-яге ступа? — Нет, я понимаю: для полётов. А в мирное время?
А в мирное — она там толчёт. Обращаю внимание: не «воду в ступе», а — зерно. И получает крупу разных сортов. Из которой варит кашу. «Щи да каша — пища наша» — настоятельно рекомендованная древнерусская диета. Кстати, помогает и в 21 веке.
Ступа и пест в «Святой Руси» — чисто женские инструменты. Поэтому бабец-ягец в русских сказках такой мерзкий: мужик, а ведёт себя как баба — пестом машет. Извращенец.