Обыкновенная биография
Шрифт:
Сера, селитра и уголь были заготовлены в большом количестве, и испытание первой порции пороха дало положительные результаты. Саша остался без чуба и без бровей, а я основательно обжёг правую руку.
Вольтова дуга, сконструированная по схеме дьявола, работала безотказно, и я до сих пор удивляюсь, как это сгорели только занавеска и несколько тряпок, а весь дом неколебимо стоит и по сей день.
Запуск ракеты, построенной по последнему слову техники, состоялся в вечер под Новый год из форточки Сашиной комнаты, так как у меня окно обращено на север и никакой луны не видно.
Рельсы
— Внимание! Восходит луна! — завопил Корсаков.
Краткая речь начальника строительства, и лунатики поздравлены с наступающим Новым годом.
— Внимание!
— Есть внимание!
— Навести установку!
— Есть навести установку! — Саша доворачивает рельсы и проверяет направление полёта.
— К старту! — Я судорожно вцепился в ручку рубильника, а Саша в рукоятки кронштейна.
— Сашка, спрячь морду! Ну, в путь!
И я включил и выключил рубильник. В запальнике что-то ёкнуло и воцарилась гробовая тишина… Я уже хотел подойти и посмотреть, что случилось, как раздался оглушительный взрыв, вспышка, вопль Саши, и всё потонуло в едком пороховом дыму.
Когда дым слегка рассеялся, я увидел поскуливающего Сашу, валяющегося у противоположной стены и проклинающего, казалось, все изобретения последних сорока лет. В мякоти его левой руки торчала выхлопная труба нашей ракеты. Появившийся в дверях дворник поздравил нас с Новым годом и сообщил, что какой-то снаряд стукнулся в стену противоположного дома и выломал два кирпича у окна профессора Ципина, специалиста по ракетным двигателям.
С тех пор я больше никогда не увлекался техникой.
ВЕСЕННИЙ ВЕТЕР
3 глава
Когда мне исполнилось 13 лет, я, наконец, влюбился. Влюбился серьёзно и горячо. Мальчишеский пыл не проходил много лет, несмотря на то, что нас постоянно разделяло расстояние в 3,5 тысячи километров.
Девочку звали Светлана, и жила она в городе Ташкенте. Я думаю, нет надобности описывать её внешность и положительные качества. Каждому должно быть ясно, что она была красивей всех и умнее всех. Она была блондинка, гордая.
Она только начинала учиться музыке, а гаммы, которые она играла, казались мне самыми замечательными гаммами в мире. Она не писала стихов, но стихи Пушкина в её устах приобретали особое значение, и я был уверен, что если она захочет, то напишет не хуже Пушкина и, наверное, лучше Лермонтова (потому что за Пушкиным идёт ведь Лермонтов).
Моя любовь к среднеазиатским родственникам молниеносно удесятерилась, и поездки в Среднюю Азию стали для меня «жизненно необходимы».
На первых страницах дневника появились глубокомысленные сентенции:
«Люблю дорогую Светлану крепко (многоточие), и стремлюсь к ней» или:
«Она не любит, но я люблю и останусь таким!!»
Наконец произошло объяснение. Остались мы втроём, и пошли в сад играть в «правду» (задавали друг другу вопросы и должны были отвечать только правду). Я задал вопрос
Добрая треть моего дневника была посвящена Светлане, больше половины всех писем, которые я опускал в почтовый ящик, адресовались ей, две трети моих помыслов и фантазий витали возле неё.
И так было много лет.
Переписка то расстраивалась, то налаживалась вновь. С каждым попутчиком я получал множество приветов, а потом вести о ней пропадали на несколько месяцев. Наступали летние каникулы, и я опять предпринимал это длительное путешествие, чтоб только несколько часов, в лучшем случае несколько дней, побеседовать с ней, посидеть рядом на садовой скамейке.
Бодро и размашисто шли мальчики-месяцы, и когда их проходило двенадцать, гордо и с достоинством шёл юноша-год.
В разрозненных и беспорядочных дневниковых записях можно найти:
«Долго думал о Светлане. Я сам себя ругаю, почему бы мне не выкинуть из головы Светку. Я ей пишу, она мне не отвечает. Нашла, наверное, себе нового друга. Я тоже мог бы найти, да не хочу. Когда со мной говорят о Светлане, я становлюсь внешне равнодушным, а на самом деле внутри у меня чёрте что делается. Один раз мой товарищ, с которым я всегда делюсь, и он всё знает, позволил себе сказать неприличную фразу о Светлане, и я влепил ему такую затрещину, что больше он никогда себе этого не позволит.
Я представляю себе Светлану простой девочкой, не способной на измену и вертлявство. Но если это так, то я, конечно, и думать о ней перестану. Хотя мне это будет трудно сделать.»
«Я подъезжал к Ташкенту, До станции ещё было несколько километров, но я уже стоял на подножке вагона. Сердце моё билось так, что я не слышал стука колёс. Увы! Ничего похожего на встречу. Расстроенный, я купил лепёшку и съел её всю. Лёг, но не спалось до 5 утра».
«В Ташкенте я успел сделать многое, но самого главного сделать я не успел. Я не успел поговорить со Светланой о наших взаимоотношениях».
Светлана тяжело больна. Это вызывает водоворот воспоминаний, перепутанных с фантазией:
«Она лежит на чистой постели. Родственники, я — в стороне. Положение очень тяжёлое, и я ничем не могу помочь. Мне становится жутко. Я борюсь с чувством страха и бессилия. Победа воли, ведь это тоже, наверное, помощь: Нет! Она не умрёт, она не должна умереть. Жизнь должна восторжествовать. Ведь это мой друг, настоящий друг, которого я, кажется, начинаю любить. Да, да, любить. Здраво и с пониманием я произношу это в первый раз и не стыжусь этого. Я могу прокричать это. Я хорошо понимаю, что ведь тут ничего плохого нет. Ведь это очень хорошо. Светлана! Хорошая девочка! Родная! Близкая!