Обыкновенная биография

Вульфович Теодор

И немного позднее:

«… В школе состоялась лекция о международном положении. Чувствуется, что времена беспочвенных мечтания отошли, уступая место более реальному. Это теперь каждому понятно».

Значит, поняла.

А у нас в школе вечер встречи с писателем-поэтом Ильёй Эренбургом.

На сцене большой стол, покрытый скатертью, восемь стульев для президиума, но за столом сидит один человек. Утомлённое вытянутое лицо, тонкий, крючком повешенный нос и вскинутые брови. Сильно поседевшим волосам не лежится спокойно на голове, в которой без устали бродят мысли. Взгляд острый, пронизывающий, много

видевший и всё примечающий.

Он не хочет делать из этого вечера казённого собрания, он хочет поговорить с нами, хочет рассказать о Париже, который в огне. В руках у него маленькая тетрадь стихов.

Голос его приглушен. Такое впечатление, что невидимым рычагом нажимает на звуки и звук «л» не выдерживает этого напора и неправильный разливается по залу.

Он говорил о Париже и читал стихи:

Умереть, и то казалось легче. Был здесь каждый камень мил и дорог. Вывозили пушки, жгли запасы нефти. Падал чёрный дождь на чёрный город. Глаза погасли, и холод губ, Огромный город, не город — труп.

Настольная лампа, покрытая зелёным абажуром, бросает на стену сутулую тень.

Не для того писал Бальзак. Чужих солдат чугунный шаг. Ночь наливалась горяча. Бензин и конская моча.

Тишина такая, что отчётливо слышно дыхание соседа.

Так люди предали слова, Траву так предала трава. Предать себя, предать других. А город пуст и город тих, И тяжелее чугуна Уродливая тишина.

Мы слушали его и мужали под ударами голоса и стиха.

Ещё не всё можно сказать, ещё не каждой мыслью можно поделиться с нами. Ведь это ещё 1940 год…, но это и уже 1940 год, и где-то прорывается:

Будет день, и прорастёт она — Из костей, как всходят семена, Всколосятся руки и штыки, Зашагают мёртвые полки, Зашагают, горя, города, Выплывут утопшие суда, И на вахту встанет без часов Тень товарища и облаков.

Окончание школы, выпускной бал, прогулка по Москве, субботний вечер в парке культуры и головокружительные поцелуи в тот момент, когда уже тушили свет в аллеях — всё это врезалось в память на всю жизнь, потому что свет в аллеях тушили на много лет, потому что это был канун войны.

ЗИГЗАГИ НА ПУТИ К ФРОНТУ

6 глава

«Люди с чистой совестью» — эту замечательную фразу не Вершигора написал. Она родилась в умах миллионов.

Её я слышал много раз, а потом прочёл на обложках партизанской книги — «Люди с чистой совестью».

Война — величайшее испытание, через которое должны были пройти все.

Тот, кто отгораживался, прятался, искал бронь и ограничения, тот, кто хоть в малейшей степени увиливал от фронта, тот не наш, тот чужак.

И не должно быть места милосердию и прощению для тех, кто не выдержал тягчайшего и серьёзнейшего испытания. Прощенья нет, потому что за это заплачено жизнями лучших из лучших.

Первые полтора военных месяца — это время ожидания призыва. Но это не потерянное время. Райком ВЛКСМ. Завод им. Фрунзе. Комсомольская землекопно-бетонная бригада. 100–101–105–117–125–132 % плана. Ночные дежурства на крыше. В нашем дворе немцы разбомбили школу.

Август. Больше ждать нельзя. Иду в военкомат и напоминаю о своём существовании. Тут же мне выписывают повестку. Через час узнал отец.

— Сын, проводи меня до военкомата, а потом займёшься своими делами.

Идём вместе. На пороге он показывает мне заявление:

— Военкому. У меня опыт двух войн. Прошу зачислить меня добровольно…

Так и должно было быть.

Нас в эшелоне долго возили вокруг Москвы, и подмосковные женщины щедро оплакивали наши души. Мы уже чувствовали себя героями и хором кричали:

— До свиданья, ба-бонь-ки! — стараясь придать своим голосам басовые оттенки, как вдруг мы стали обнаруживать, что нас везут на восток.

50 комсомольцев десятиклассников — выпускников московских школ направлялись куда-то в сопровождении старшины. На толстой папке были таинственные сургучные печати.

Ульяновск. Военное училище связи. Мандатная комиссия. Председательствует старый полковник. Мне кажется. Что его глаза закрыты.

— Хотите быть офицером? — задаёт он трафаретный вопрос.

— Нет, не хочу! — печатаю я.

Полковник закидывает голову назад, глаза его всё ещё не видно.

— Почему?

— Я хочу закончить школу младших командиров и воевать.

— А почему же вы всё-таки не хотите стать офицером? — монотонно повторил свой вопрос полковник.

— Офицер должен служить всю жизнь, а я после окончания войны собираюсь поступить в институт.

Полковник поднял веки и посмотрел на меня. У него умные глаза, воспалённые от бессонницы.

— Институт, — протянул он, — для этого надо победить, а чтобы победить, молодой человек… — он остановился и скомандовал. — Можете идти.

Я вышел в коридор. Мне было дьявольски стыдно. Неужели я сам не мог до этого додуматься.

Эх! Молодой человек!.. Позор!

В приказе о зачислении в училище моя фамилия стояла после слов: «зачислить в радийный батальон…»

Идут бои под Москвой, а у нас радиотехника, тактика, организация связи в танковых войсках.

Отец на Московском фронте, а я… на «Ульяновском».

Немцев громят под Москвой, настроение приподнялось.

У нас первая потеря. Скончался курсант Шатров. Он охранял хлебопекарню. В тяжелом состоянии и его увезли в больницу. Вскрытием было установлено, что он съел около двух кг сдобного теста, и его нежный желудок не выдержал такой нагрузки.