Обыкновенная история

Пономарев Александр Леонидович

– Все она, – обреченно развел руками доктор, когда его слегка отпустило. – Она виновата – работа проклятущая. Сидишь тут днями напролет – врачуешь за так называемую зарплату. Того на ноги поставь, этого спаси, всех исцели. Впрочем, что мы все про меня, да про меня, – спохватился он. – Вам-то чем я еще могу помочь, больной?..

* * *

На прощание он долго тряс мне руку и преданно заглядывая в глаза повторял.

– Заходите, любезный. Почаще заходите, не стесняйтесь. Если что, то сразу к нам. Всегда поможем. Самолечением только не вздумайте заниматься, не играйте с огнем. Эй, больной! –

окликнул он меня, когда я был уже в дверях. – Напомните, пожалуйста, а как там у меня это самое называется.

– Что это?

– Ну это! – смущенно показал он себе на поясницу.

– Люмбаго, что ли?

Я шел домой и грустно думал, – «Конечно же буду заходить. Куда же от вас, от медиков, денешься. Я быть может и не пошел бы в другой раз (жизнь как-никак научила уже без медицины обходиться), только лекарства в отсутствие рецепта аптека мне все равно ни за что не отпустит…»

Не тревожь мне душу, скрипка

Мне всегда горячо хотелось, чтобы мой сынуля стал известным музыкантом – виртуозом – скрипачом. В самых смелых своих фантазиях я неизменно видел его стоящим на сцене в ярком свете софитов, облаченным во фрак с бабочкой. Вот перед ним, затаив дыхание в ожидании волшебства, застыл зал, полный респектабельных ценителей высокого искусства. Вот чадо, откинув назад длинную челку и сомкнув веки, уверенно берет первый аккорд – «До». За ним быстро следует второй, третий – «Ре-Ми»… Смычок так и порхает в его ловких и чутких руках, даря миру сладкие, волшебные звуки – «Фа-Соль-Ля». На этой мажорной ноте я, как правило, просыпался.

Наконец, пораскинув что к чему, я от купания в мечтах, перешел к их исполнению. Первым делом мной с рук была приобретена красавица-скрипка. Продавец не без гордости признался, что на ней играл чуть ли не сам Никколо Паганини. И судя по назначенной им цене, этому вполне можно было верить. В тот же вечер, нарядив своего отпрыска в выходной костюм, я дал ему в руки инструмент и попросил откинуть челку. Таким нехитрым образом сбылась примерно половина моей фантазии. Остались, правда, невоплощенными – рукоплещущий зал и софиты. На первый взгляд, вроде бы, так себе-ерунда, мелочь. Но, как оказалось, для реализации этой мелочи необходимо было по меньшей мере научиться играть.

И тогда я начал тормошить по очереди всех своих знакомых, пока кто-то из них не порекомендовал мне очень компетентного педагога по классу скрипки, лауреата всевозможных конкурсов и дипломанта различных международных фестивалей.

Им оказался румяный круглолицый человечек более, чем средних лет, с куцым хвостиком волос на голове, очень похожий на несвежего, перебродившего Чиполино.

Весь рабочий кабинет маэстро был увешан всякими дипломами и грамотами, а также уставлен статуэтками. На внутренней стороне двери висела афиша с его фамилией: «…Вершины скрипичного искусства. Только сегодня и только у нас г-н N. В рамках гастрольного тура…». Над столом в обрамлении красного дерева висела фотография, на которой хозяин кабинета был запечатлен рядом с Ростроповичем.

После пробного урока лауреат вышел в гостиную, яростно растирая себе ладонями виски.

– Что тут еще скажешь? Ваш отпрыск подлинный талант. – заявил он, стирая пот с красного лба.

– Неужели?

– Уж поверьте моему многолетнему

опыту. Настоящий Давид Ойстрах в отрочестве. Такая же уверенная рука, врожденное чувство ритма. Но…надо работать, развивать. Расценки знаете?

Я кивнул и на радостях протянул ему пухлый конверт. – Это аванс.

Он пересчитал содержимое и, по-видимому, остался доволен.

– Будет толк. Бог даст, папаша, мы с юношей еще на международном фестивале или на конкурсе сыграем, дуэтом.

– Только вы уж постарайтесь.

– Не извольте сомневаться…

И он постарался, точнее оба они постарались. Два раза в неделю, сразу же после обеда, я снаряжал сына к преподавателю. Возвращался он уже практически перед ужином, едва живой, и не дожидаясь, пока накроют на стол, как был в сандалиях, падал в кровать.

Наконец наступил торжественный момент, когда на мой суд было представлено первое разученное ими произведение – Бетховенская Лунная соната.

– Ну давай-ка, сынку, покажи, чему ты тут научился, порадуй папеньку.

Я уселся поудобнее в кресле, а мой талантливый мальчик откинув волосы назад и прижавшись подбородком к деке приступил к священнодействию.

Едва смычок коснулся струны, как окружающий меня эфир наполнила ангельская музыка. В том смысле, что так, наверное, вострубят ангелы, призывая грешное человечество на Страшный суд. – Уии-уиии-ааа-оооо!

Грозные и гнусавые звуки въедались в мой мозг, откуда по нерву вытягивали душу и кромсали ее на части. – Уиии-оооо!

Где-то на четвертом такте у меня резко поднялось давление, а на шестом категорически захотелось вскрыть себе вены от переполнивших мое сердце тоски, безнадеги и отчаяния.

«– Да уж, настоящий Ойстрах. Нет, пожалуй даже „Ой, страх“, или еще лучше „Ой, ужас“ …»

Я громко захлопал в ладоши, стараясь, по возможности, заглушить рев пикирующего бомбардировщика. Но куда уж там.

– Может быть, конечно, я чего – то не понимаю! – сказал я педагогу, когда шум в голове подутих и более-менее нормализовался пульс. – А вы точно уверены насчет таланта?

– Точнее не бывает. Все-таки уже полгода наблюдаю за тем, как он творчески возрастает не по дням, а по часам. Такое легато сегодня выдал – блеск. Скажу вам по секрету – Ваш Михаил, он, почти… почти… гений, будущий золотой фонд. Тем не менее, даже в его случае необходимо терпение и еще раз терпение, чтобы раскрыть чакры, расколдовать, так сказать, душу. Для лучшего эффекта раскрытия, кстати, неплохо было бы увеличить нагрузки. Не возражаете, если я подберу для него дополнительное время в среду или в субботу?

«– Что ж, колдуй, волшебник.»

– Ну надо, значит надо. – порывшись в бумажнике, я со вздохом протянул ему несколько красненьких. – Только пусть в следующий раз будет что-нибудь полегче. Полонез Огинского, например.

Через месяц мне представили Полонез. Если прошлым музыкальном вечером мою душу вынимали, то сейчас ее заколачивали обратно в тело, трамбовали грубо и бесцеремонно, пока она, пройдя по пищеводу и перепрыгнув через копчик, окончательно не обосновалась в пятках. Хотя, что там я. Не удивлюсь, если в тот момент сам г-н Огинский беспокойно заворочался у себя в гробу. У меня же на глазах пока лишь только выступили слезы. Возможно, это было то, что называется катарсисом, хотя скорее всего, со мной произошел банальный нервный срыв.