Очаг на башне
Шрифт:
– Нет, – сказал Антошка. – Знаешь... Неинтересно.
Замерев, Симагин ждал.
– У тебя было так, когда ты был мальчик? – спросил Антошка. – Что все игрушки становятся скучными... – Он помедлил, подбирая слово: – стыдными?
– Да, – сказал Симагин. – Было.
– Знаешь, пап, не могу забыть. Когда погиб дядя Витя, я в тот же день играл в их аварию. Понимаешь? И у меня все спасались. А ведь они по-настоящему погибли. Навсегда. А я в это играл. Я только недавно понял, что все происходит по-настоящему и навсегда. Ты меня понимаешь?
– Конечно, –
– Играть стыдно, потому что чего захотел, то и стало. Но не по-настоящему. А значит, этого и нет. И только ты такой глупый, что притворяешься, будто есть. Сделать не можешь, а только притворяешься. Понимаешь? Я это понял и пошел к тебе.
– Спасибо, Антон. Ты мне очень помог. Правда.
– Вот и хорошо, – сказал Антошка.
Он затрепыхался, и Симагин поспешно выпустил его. Антошка съехал на пол с его колен, взял планетоход и бережно задвинул на прежнее место. Поднялся и вдруг замер спиной к Симагину.
– А ты по нам скучаешь? – напряженно спросил он.
– Очень.
– Я спрошу, ладно?
– Конечно, Антон.
Он помедлил и совершенно чужим голосом спросил:
– Мама меня обманула?
Симагин смотрел ему в спину. Сын ждал ответа.
– Нет, – сказал Симагин. Антошка молчал. – Нет, Антон, не обманула. Она сама верит в то, что говорит. Она больна.
– А ты веришь в то, что говоришь?
– Да.
– А ты здоров? Симагин сглотнул.
– Немножко здоров, – сказал он.
Антон начал поворачиваться к нему и вдруг завозился под курточкой, расстегнул рубашку и достал из-за пазухи скрученную школьную тетрадку с таблицей умножения на задней стороне обложки. Протянул Симагину. Симагин взял. Тетрадка была теплой.
– Я написал рассказ, – проговорил Антон. – Про один неразрешимый вопрос. Я когда вырасту, обязательно стану писатель и решу их все. Я их ненавижу.
– Спасибо, – тихо проговорил Симагин, не решаясь открыть. – А мама... читала?
– Нет. Я же не хочу, чтобы она опять плакала. А знаешь, пап. Если я у тебя останусь, мама ведь за мной сюда придет. А?
– Нельзя так делать, – с трудом выговорил Симагин. Потом они молча ехали в метро. Потом – в пустом трамвае. И тоже молчали, обнимая друг друга. Зажужжала невесть откуда взявшаяся пчела и с размаху ударилась о стекло. Заметалась.
– Глупая, – нежно сказал Антошка. – Все твои сестрички спят давно, а ты что?
Симагин будто собственным телом ощущал боль и отчаяние бессильных, смехотворно легковесных щелчков о непостижимую прозрачную преграду. Он порылся в карманах, вырвал из блокнота листок со старыми формулами и, свернув из него кулечек, поймал пчелу. Попытался открыть окно, но окно, конечно же, не открывалось. Пчела обреченно бесновалась внутри. Приговаривая что-то ласковое и успокаивающее, Симагин подошел к дверям и, когда на остановке они раскрылись, выпустил пчелу. Она косо пошла вверх, мелькнула темным прочерком на фоне освещенных окон и пропала.
Антон восхищенно
– Она не умрет? – спросил он. Симагин молчал. – Папа! Теперь она не умрет?
– Умрет, – сказал Симагин. – Все когда-нибудь умрут, Антон.
Антон помолчал и проговорил опять совсем чужим голосом:
– А зачем тогда все?
– Никто не знает, – ответил Симагин.
– А как думаешь ты?
– Я... Я думаю, Антон, что раз уж так получилось, и все, что есть, уже есть, самое лучшее, что мы можем, – это помогать друг дружке. Ведь если бы нас не было, кто спас бы пчелу?
– А зачем ее спасать? Она все равно умрет.
– А затем, что она успеет кого-нибудь еще спасти.
– А если бы нас не было, трамвая бы не было, и пчела бы в него не зашла.
– А если бы нас не было, Альме в Лешаках стало бы некому лизать руки, она бы от этого очень обозлилась и всех бы старалась покусать. И людей, и уток, и зайцев.
Антон нахмурился.
– Как все путается, – сказал он. – Это неразрешимый вопрос?
– Да.
Антон вздохнул.
– А вообще бывают разрешимые вопросы?
– Бывают. Но их так легко решить, что их даже не замечаешь.
– А скажи, пап. Она правда успеет кого-нибудь спасти?
– Правда, – твердо ответил Симагин. – Это я точно знаю.
Из трамвая он вынес Антошку на руках. Подержал немного и осторожно опустил. Антон чуть отодвинулся, глядя на него по-Асиному, звездными глазами.
– Возьми мой рабочий телефон, – сказал Симагин. – Если что, звони. И приезжай почаще.
– Как смогу, – взросло и просто ответил Антон, тщательно упрятывая клочок бумаги. Потоптался еще и, шепнув: "Пожалуйста, вылечи маму...", опрометью кинулся к дому.
– Антон! – не выдержав, крикнул Симагин. Антошка застыл в темном провале входа, обернулся.
– Хочешь уметь летать?
Асины глаза смотрели серьезно с маленького лица. У него был красивый отец, вдруг подумал Симагин впервые в жизни, и по сердцу опять будто полоснули бритвой. Антон помедлил, потом коротко посмотрел вверх, в черноту, где пропала пчела. Если с ней опять случится беда, чтобы помочь, нужно лететь следом.
– Хочу, – сказал он.
– И я хочу, – сказал Симагин. И ободряюще улыбнулся сыну: – А крылья у нас будут диаметром двадцать метров.
6
Он долго стоял, будто его пригвоздили. Привела – и увела, думал он, каким-то чудом продолжая ощущать в ладонях и на коленях худенькое, смешно увесистое тело. Привела – и увела.
Тот человек предал ее. Она несчастна.
Неужели нельзя решиться ради счастья трех людей?
Но разве это счастье – с грохотом вклепанное паровым молотом! Ощущать ласку, зная, что это я сам ласкаю себя ее руками, будто тряпичными ручонками куклы вожу по собственной коже... Как если бы, отчаявшись обрадовать друзей, взял автомат, поставил их к стенке и под дулом заставил кричать: "Мы рады! Спасибо! Нам хорошо!"