Очарованье сатаны
Шрифт:
Дзержинский. Время от времени Тарайла останавливался у большой карты, висевшей над столом, и, вынув из верхнего кармана офицерского френча остро отточенный карандаш, с упоением победителя отмечал на ней изящными, легкокрылыми птичками занятые немцами города.
– Подумать только – немцы уже до Минска добрались! А ты не решаешься без боя пустое жилье занять, – незлобиво попенял он Томкусу за нерешительность и нерасторопность. – Чего ждешь? Квартира чистая, уютная. Мебель отличная, из красного дерева. Палисадник с клумбами.
За окнами липы цветут.
– Место и впрямь замечательное… – поддакнул Юозас. – Мне там каждый уголок знаком. Ведь сначала я там не только шитью учился,
– Но что?
Томкус не нашелся, что ответить. Что-то удерживало его от того, чтобы сразу принять предложение Тарайлы и перебраться на Рыбацкую улицу. Он и сам не мог разобраться в своих чувствах, в которых причудливо и несовместимо смешивались и загнанный под ребра стыд, и неостывшая благодарность Банквечеру за науку, и тикающий в висках страх. Юозас с трудом представлял себе, как он станет жить в доме человека, который научил его премудростям своего ремесла и которого спустя двадцать лет он под дулом автомата навсегда угнал в Зеленую рощу. Ему казалось, что, переберись он под эту крышу, невидимый реб
Гедалье его в покое не оставит. Старик будет с утра до вечера следить за каждым его шагом, ни свет, ни заря садиться назло ему за швейную машинку и, негромко напевая на заунывный и немудреный мотив свою любимую песенку про бедного портняжку, строчить и строчить до одури, а в коротких промежутках между куплетами донимать всякими просьбами:
– Йоске! Подложи в утюг угольков! Йоске! Сбегай к Амстердамскому за нитками! Йоске! Помоги Рейзл повесить зеркало! Не приведи Господь
Бог, она еще его уронит и до срока разродится.
С легкой руки Гедалье Банквечера к Юозасу и прилепилось прозвище
Йоске. Даже мать Антанина, бывало, и та на всю окраинную Кленовую улицу окликала своего сына на еврейский лад:
– Йоске! Возьми топор и ступай дрова колоть!
В местечке не переставали чадить слухи, что Антанина родила своего первенца не от рыбака Алоизаса, литовца, а от богатого каунасского еврея, у которого в молодости служила в прислугах. Юозас не обижался
(евреи и Сталина между собой не без основания называли Йоске), он не опровергал эти злопыхательские слухи, ни с кем не лез из-за них в драку и даже кичился тем, что с детства свободно изъясняется на идише и знает наперечет всех евреев Мишкине, начиная от почтенного раввина Гилеля до местечкового сумасшедшего Мотке. Томкус и думать не думал, что наступят такие времена, когда его пристрастие ко всему еврейскому только усилит подозрения в том, что он не чистокровный литовец, за которого всегда себя выдавал, а байстрюк, отпрыск какого-то каунасского богача-еврея и что, если в Литву придут немцы, он за это может неотвратимо и жестоко поплатиться. Их приход не застал его врасплох. Йоске не стушевался и не запаниковал. Стремясь погасить тлеющие, как головешки, пересуды о его сомнительном происхождении, он быстро сориентировался и, cмекнув, что ему надлежит в новых условиях делать, пришил к рукаву белую повязку – опознавательный знак борцов за свободную от большевистских оккупантов Литву – и из друга евреев, с которыми всю жизнь якшался, превратился в их открытого недруга. Опытный Тарайла тут же выделил
Юозаса среди других повстанцев, оценил по достоинству его недюжинные знания быта, нравов и языка евреев и поручил как специалисту
“курировать” так называемый “еврейский участок”.
– Ключ от квартиры на Рыбацкой давно у меня в кармане. Но, черт подери, как-то все-таки неудобно туда перебираться! – сказал
Томкус. – Ведь Гедалье Банквечер столько для меня сделал – учил сопляка не
– Перебираться неудобно, – передразнил его Тарайла. – А уводить его из дому в Зеленую рощу было удобно? Банквечер прожил в этой квартире достаточно долго, теперь твоя очередь. Таков, брат, закон природы – слабые уступают сильным. Понял?
– Понял.
– Ну тогда жду от тебя приглашения на новоселье, – подытожил
Тарайла, снова сел за стол, углубился в чтение циркуляров и распоряжений, разосланных немецким командованием по всей провинции и, не поднимая головы, буркнул: – Договорились?
– Договорились. Но…
– Опять ты со своим “но”. И этого ты у них нахватался. Они без “но” ни шагу…
– Вот вы сказали, что никто из них никогда сюда не вернется.
– Сказал.
– А вдруг кто-нибудь из них все-таки явится, постучится ночью в дверь и скажет: “Откройте!”? В жизни всякое бывает. Даже то, чего никогда не бывает.
– Что за вздор? Кто постучится? – возмутился Тарайла.
– Элишева, например. Ведь когда мы с Казимирасом уводили Банквечеров из дома, ее в Мишкине не было.
– Элишева? – Вопрос Томкуса озадачил Тарайлу. – Ты это о ком?
–
Тадас сделал вид, будто такого имени сроду не слышал.
– Дочка Банквечера. И в Зеленой роще ее не было, – гнул свое Юозас.
– Видно, до сих пор на хуторе у Ломсаргиса прячется. В Юодгиряе.
Если прикажете, я могу туда подскочить.
– Не вижу в этом никакой необходимости, – посуровел сметливый
Тарайла, которому безоглядная преданность всегда внушала страх. От нее порой и до беды недалеко.
– Вообще-то она девчонка ничего. Усатого терпеть не могла. Меня до войны со всякими странами знакомила… В Азии, в Африке… Вам честно признаюсь, что по своей наивности я даже сватался к ней! – выпалил он в свою защиту и деланно рассмеялся.
– Я недавно гостил у своей тетушки Пране в Юодгиряе и никаких посторонних лиц там не обнаружил. За бдительность спасибо, но займись-ка ты лучше квартирой, – глядя на своего соратника в упор и пытаясь похвалой умерить его прыть, сказал Тадас.
– Но она там была. Клянусь Богом, была! Училась крестьянскому делу, чтобы уехать в Палестину.
– Может, и была, не спорю. Раньше и в Мишкине много чего было, да сплыло. Ломсаргис – человек проверенный. Патриот. Рисковать своим благополучием из-за какой-то еврейки не станет. Ты бы стал рисковать? Я стал бы? Подумай хорошенько!
– Не стал бы, наверно…
– То-то… “Ночью Элишева постучится…” И как только такие глупости тебе в голову лезут?! Не хочешь переезжать к Банквечеру, присмотри себе другое жилье. Например, дом парикмахера Коваля. Или он тоже с бритвой в руке может ночью постучаться?
– Коваль, тот вряд ли… – Томкус помолчал и вдруг признался: – А насчет глупостей, господин Тадас, вы в десятку попали. Если бы только знали, какая муть, какие кошмары мне снятся…
– Кошмары? Муть? А ты ненароком перед сном не того?.. – Тадас
Тарайла выразительно щелкнул себя указательным пальцем по шее.
–
После ухода русских наши удальцы все спиртное из еврейских заведений растащили.
– Я не растаскивал и пью, слава Богу, в меру. Но что делать с этой мутью? В воскресенье такая дребедень приснилась, что и рассказывать тошно. Будто бы в Мишкине снова возвратились евреи и вывели нас, литовцев, из домов, построили в колонну на рыночной площади и оттуда мимо костела погнали в Зеленую рощу. А там будто бы всем велели рассчитаться на первый-второй и “вторых” ухлопали из автомата. При расчете я оказался “вторым”. Зять Банквечера Арон навел на меня свою игрушку, я вскрикнул и проснулся в холодном поту.