Очарование зла
Шрифт:
Он вздохнул, осторожно, чтобы не разбередить какую-то потаенную, скрытую в глубинах души рану. Деликатно коснулся Вериной руки.
— Ах, Вера! Вы даже не представляете себе, как я рад вашему возвращению!
Вера смотрела на него. Он жмурился — согревался в холодных лучах ее равнодушных глаз. Очень ласково Вера сказала:
— Представьте себе, князь: буквально накануне моего отъезда из Лондона один джентльмен, наследник древнего шотландского рода, сделал мне предложение. Стать леди Трайл! Кто знает — быть может, если бы я согласилась, мы
Святополк-Мирский вздрогнул. Отвернулся. Долго молчал, забыв про коньяк. Потом заговорил снова, очень ровным тоном, выдававшим скрытую боль:
— Вера… Возможно, мы действительно видимся в последний раз.
— Да не пугайте меня! — Посмеиваясь, Вера глотнула кофе, поежилась: хороший кофе, крепкий. — Неужели вы все-таки уступили домогательствам этой вашей американской миллионерши? — Ее глаза игриво засияли. — Она увозит вас в Чикаго?
Святополк-Мирский стал исключительно серьезен.
— Вера, я возвращаюсь в Россию.
Вера застыла. Некоторые вещи, как ей представлялось, не должны были изменяться никогда. Даже при том, что сама она порой отчаянно мечтала стряхнуть с себя мертвенное оцепенение и начать наконец жить. Полновесно, в полную меру.
Париж — без меланхолического Святополк-Мирского? Немыслимо!
— Как — уезжаете?
— Да, — подтвердил он отрешенно. — Полгода назад я подал заявление в советское посольство. Месяц назад меня пригласили туда и объявили, что моя просьба о предоставлении советского гражданства удовлетворена. Вчера я получил советский паспорт. Все.
У него был обреченный вид.
Впервые за все общение с князем Святополк-Мирским Вера чувствовала себя растерянной. Впервые обстоятельства и сам Святополк-Мирский взяли над ней верх, и она совершенно не понимала, что ей теперь делать.
— Вы уезжаете?.. — пробормотала она. — Навсегда?
— Да, Вера, навсегда. — Голос Мирского стал тверже. — Помните, вы говорили мне, что хотели бы вернуться в Россию? Это же ваши слова, Вера! Вы сами признавались, что вам надоела никчемная жизнь здесь…
Вера промолчала. «Надоела никчемная жизнь здесь…» Такое же общее место в обычном эмигрантском разговоре, как и стихотворчество господина Крымова, который вот уже двадцать лет рифмует «вагоны — погоны» («Вчера мы носили погоны, сегодня мы грузим вагоны» — при том, что сам прозорливец господин Крымов никаких вагонов, естественно, не грузит…).
— Вера! — Мирский оживился, заговорил горячо, даже жарко. — Станьте моей женой. Если хотите — можно даже формально… Я предлагаю вам уехать в Россию вместе со мной. Вера! Там — жизнь! Только там. Настоящая, бурлящая, бьющая ключом. Пусть противоречивая, не всегда однозначная или простая, пусть… Но — настоящая!
Вера шевельнулась, хотела что-то сказать, но Мирский решительным жестом остановил ее:
— Подождите. Не спешите с ответом. Подумайте… Я уезжаю только через две недели, время еще есть. — Он помолчал и с каким-то унылым отчаянием прибавил: — Знайте одно: каков бы ни был ваш
Против воли Вера почувствовала себя растроганной. Она опустила голову, передвигая чашку с остывшим кофе, и молчала. Святополк-Мирский, уважая ее безмолвие, тоже не проронил больше ни слова. Опять отвернулся, уставился на оживленную улицу.
Вера знала, что и через две недели ее ответ будет таким же, как сегодня. Она глубоко вздохнула, откинулась на спинку стула.
«Отчего я не люблю его? — думала она. Лицо ее оставалось спокойным, тонкие брови безмятежно почивали на гладком лбу. — Отчего я люблю не его? Не этого прекрасного, умного, благородного человека? Для чего я влюбилась в бесчувственного эгоиста? Какой смысл был в этой любви? Он принес мне столько боли. Я должна была бы его ненавидеть… В Лондоне мне на миг показалось, что я наконец-то освободилась от него. Глупая иллюзия. Стоило мне увидеть его, как все стало кристально ясно. Так ясно, что глаза заломило от ясности. Я — не могу — без него. Без него — не могу. Мне нужен только один человек. И ведь есть на свете женщины которые могут любить по заказу. Просто потому, что они с кем-то подходят друг другу. Положением, возрастом, обстоятельствами… У меня никогда так не получится. Мирский — мой самый верный друг, и я не поеду с ним в Россию… Будем дружить на расстоянии… Должно быть, я стану его кошмаром, как Болевич стал моим…»
Глава восьмая
— Болевич!
Эфрон отделился от стены, бросился к Болевичу, который вышел из такси и чрезвычайно ловко завернул за угол, сразу скрывшись из глаз.
Заслышав голос Эфрона, Болевич остановился за углом. Подождал. Эфрон возник перед ним, растрепанный и потный.
— Я тебя весь день ищу!.. Где ты был?
— Идем.
Они быстро зашагали по улице. Эфрон почти бежал.
— Куда мы идем?
— Просто в кафе. А что ты подумал?
Эфрон ничего не ответил. Он не в состоянии был о чем-либо думать.
В кафе Болевич заказал два кофе, пошарил по карманам, убедился в том, что деньги у него при себе. Эфрон свалился на него слишком уж неожиданно. Болевич не вполне был готов к этому разговору. С другой стороны, ему следовало ожидать чего-то подобного. Сережа — человек впечатлительный. Должно быть, весь день так и бегает по улицам. Хорошо, что в Париже никому ни до кого нет дела. Наверное, те немногие, кто обратил на него внимание, вообразили, что у него жена рожает.
— Мы же договорились, — нарушил молчание Болевич (Эфрон сидел неподвижно и дикими глазами смотрел на чашку с кофе). — Ты не должен приходить ко мне в отель.
— Я тебе с утра звоню… ты не отвечаешь, — бормотнул Эфрон. — Я был у Веры, искал тебя.
— У Веры? Почему ты искал меня у Веры?
— Не знаю… Мне показалось, вы одно время были близки, — простодушно сказал Эфрон. — Она такая хорошая. Если бы не Вера, я бы, наверное, вообще с ума сошел. Болевич, я ей все рассказал!