Очарование зла
Шрифт:
— Каков ваш прогноз? — поинтересовался Рейсс.
— Полагаю, он будет продолжать сотрудничество.
— Разумеется. — Рейсс скучающе вздохнул. — У него нет выбора. В случае его отказа мы будем вынуждены пойти в отношении его на крайние меры. Надеюсь, это он понимает?
— Интуитивно — думаю, да.
— Интуитивно! — Рейсс фыркнул.
— Я предупреждал, — Болевич подался вперед, — когда встал вопрос о его вербовке, я предупреждал, что он человек крайне неуравновешенный, эмоциональный. Знаете, что он вытворил? Узнав об убийстве секретаря Троцкого, он в смятении
— Что?! — Рейсс, утратив все свое самообладание, подскочил на стуле. — Что он сделал?
— Рассказал о своем сотрудничестве с нами Вере Гучковой, — повторил Болевич.
Если бы ситуация опасно не затрагивала Веру, он получил бы удовольствие от этого разговора.
Рейсс поджал губы.
Болевич продолжал:
— Узнав обо всем, Гучкова настойчиво потребовала, чтобы он связал ее с нами. Она хочет сотрудничать.
— Исключено, — отрезал Рейсс. — Категорически исключено. — И с подозрением посмотрел на бесстрастного Болевича: — Надеюсь, вы больше с нею не встречаетесь?
Болевич выдержал его пристальный взгляд не дрогнув.
— Нет.
— Превосходно. — Рейсс посмотрел в потолок. — Эфрону необходимо устранить возможные последствия своей преступной безответственности. Он сегодня же должен внушить Гучковой, что его так называемое признание — просто неудачная шутка.
— Не сумеет, — сказал Болевич. — Искренность всегда была его слабым местом. Он просто не в состоянии соврать. А Гучкова проницательна, ей он соврать тем более не сумеет. Учитывая же неуправляемый характер Гучковой… Если мы не удовлетворим сейчас ее стремление работать с нами, последствия могут быть самые непредсказуемые.
Рейсс сделал неприятное, хищное движение.
— Какое решение вы предлагаете? — вкрадчиво осведомился он.
Болевич со старательной небрежностью пожал плечами:
— Не исключено, что стоит встретиться с ней лично. Я мог бы свести вас…
— В любом случае окончательное решение придется принимать уже не мне, — неожиданно сказал Рейсс и встал. Посмотрел в окно на парижскую улицу. Свет автомобильных фар вдруг пробежал по его лицу: наступал вечер. — Центр переводит меня на другую работу. На мое место приезжает новый товарищ, вот он и уладит вопрос с Гучковой.
Не подозревая о том, что ее легкомысленное заявление привело в действие мощные потайные механизмы одной из самых страшных организаций в Евразии, Вера Гучкова преспокойно пила чай на вилле у литератора Крымова. Настроение у Веры было приподнятое: Эфрон таинственно обещал ей встречу с «руководством». Когда Вера думала об этом, у нее начинало превесело щекотать в груди.
Вилла располагалась за городом. Не в отвратительном предместье, закопченном, с трубами и сырым бельем по дворам, где жила Цветаева, а в настоящем пригороде, с садами и благоуханными просторами. Плетеные кресла были вытащены в сад и заботливо расставлены вокруг стола. Самовар, еще более старорежимный, чем у Гучкова, возглавлял чаепитие.
Вера с удовольствием расположилась в кресле, вытянула
Лица, окружавшие Веру, тоже навевали на нее покой. Точно она перечитывала книгу, в которой все страницы помнила наизусть. И ни одна строка больше уже не взволнует ее, как, бывало, при первом прочтении. Все, над чем прежде плакалось, что когда-то вызывало улыбку, теперь отошло в область ностальгии. Эфрон обещал Вере новую книжку, нечитаную.
Отец, честнейший обломок ушедшей под воду Атлантиды. Генерал Скоблин со своей бриллиантово-кокошниковой дивой. Сам господин Крымов, разумеется, хозяин виллы. Писатель Гуль, немного отдохнувший в Париже после пережитых приключений, оттаявший и менее голодный с виду. И — новый «гвоздь программы»: госпожа Орловская.
Орловская была, по-видимому, тех же лет, что и Вера, но выглядела старше. Сильно старили ее натянутые на шее жилы и обмякшая кожа под подбородком. Глаза ее были темны и огромны, углы рта опущены, общее выражение лица — кислое. Гуль посматривал на нее с почти отцовской гордостью: она была его «темой», его «сенсацией». Он по-настоящему проникся ее рассказами, и Вера на миг полюбила Гуля за эту бескорыстную любовь к неинтересной, скисшей женщине.
Сияя бриллиантами, Плевицкая тянула:
— Но в то, что вы рассказываете, госпожа Орловская, — в это просто невозмо-о-ожно поверить!..
Вера безмолвно округлила губы: «невозмо-о-ожно…» Качнулась в плетеном кресле, оторвала на миг каблук от земли.
— Вы непременно должны свой рассказ записать и отнести в журнал или газету, — продолжала Плевицкая и для убедительности приложила руку к колышущейся груди.
Орловская молчала.
Гуль заговорил, как будто пытаясь защитить свою подопечную:
— По просьбе Александра Ивановича, — легкий поклон в сторону Гучкова, — я уже записал и литературно обработал рассказ госпожи Орловской.
Гучков ответил ему легким же поклоном. Вера на миг залюбовалась отцом. Все-таки он красив: породистое лицо, благородные манеры. Далее кушает так, что смотреть приятно. Современные люди едят отвратительно, пихают в рот куски, глотают, давятся. Одни слишком долго голодали, другие просто торопятся. Вся жизнь на ходу. А отец так двигает челюстями, когда ест, словно намеренно замедляет бешеный ход времени.
Наконец подала голос и Орловская. Голос, как и ожидала Вера, оказался высокий, надтреснутый.
— Господин Гучков обещал напечатать в бюллетене своего кружка.
— Ага, — сказала Вера и снова качнулась в кресле, — в своем бюллетене. Который читают только избранные. То есть — члены того же кружка. Вы почти всех их здесь видите.
И она любезно улыбнулась.
Плевицкая вспыхнула, однако Скоблин опередил ее.
— Скажите, — обратился генерал к госпоже Орловской, — неужто вы не преувеличиваете? Когда все эти заключенные стояли в строю перед чекистом, бившим их товарища, — неужели никого не нашлось, кто бросился бы на мерзавца?