Очарование зла

Толстая Елена

— Вера Александровна, вам надо уехать, — интимно шепнул Ежов.

— Куда? — спросила Вера, покачнувшись.

Он подхватил ее за талию. Его прикосновение было бесполым и тем самым — приятным. Вера вздохнула, и Ежов по-детски обрадовался, ощутив движение ее тела под своей ладонью.

— Во Францию… — ответил он на ее вопрос.

— Я ведь не закончила учебу.

— Неважно. Вам нужно уехать во Францию как можно скорее… Я дам соответствующие указания…

Он нажал на другую кнопку и вывел Веру из лифта. Автомобиль, чтобы везти ее обратно в

бывший Юсуповский особняк, уже ждал. Вероятно, он стоял у подъезда целую вечность — такой у него был вид.

Вера, почти теряя сознание, висела на локте у Ежова. Он с муравьиным усердием тащил ее к автомобилю и улыбался.

Глава тринадцатая

Слуцкий, сопровождаемый агентом Дугласом, стремительно шагал по коридорам. Сказать, что решение наркома срочно вернуть Веру Гучкову в Париж раздражило его, — значит не сказать, по большому счету, ничего. Недисциплинированная, нахальная, готовая ради своего мимолетного каприза поставить под угрозу целую операцию, Гучкова с самого начала держалась так, словно представляла собой нечто особенное. Неожиданное покровительство Ежова еще более утвердило ее в этом ошибочном мнении.

Что ж, скоро очарованный нарком убедится в том, что его намерение отправить драгоценную Веру обратно в Париж — ошибка. Несколько часов назад из Парижа пришло экстренное радиосообщение. Расшифровка привела Дугласа в состояние сдержанного восторга. Слуцкий отнесся к известию более спокойно, но в конечном итоге и он испытывал удовлетворение.

Прослушивание квартиры Александра Ивановича Гучкова зафиксировало его разговор с неким неустановленным лицом. Во время этого разговора Гучков сообщил, что его абсолютно надежный источник в германском Генеральном штабе раздобыл копии секретных документов, которые содержат неопровержимое доказательство подготовки нового заговора. Маршал Тухачевский и еще несколько высших военачальников Красной армии намереваются отстранить от власти и, более того, физически уничтожить товарища Сталина.

Информация эта была получена в отсутствие Веры и могла быть, помимо прочего, использована против самой Веры: как доказательство неполного доверия к ней отца. Поскольку в ее присутствии подобных разговоров на квартире Гучкова никогда не велось.

Прочитав шифровку, Ежов взорвался. Слуцкий с интересом наблюдал за наркомом. Ни один из сотрудников никогда не мог в точности определить, когда Ежов гневается по-настоящему, а когда притворяется. Иногда складывалось впечатление, будто этот человек намертво сросся со своей маской бескомпромиссного борца против внешних и, главное, внутренних врагов партии. Иногда же казалось, что Ежов — дешевый фигляр и притворство его неискусно, так сильно он переигрывает.

Но сейчас, глядя, как маленький щупленький нарком с дергающимся личиком носится по кабинету, изрыгая проклятия, Слуцкий вдруг испытал приступ настоящего ужаса. Он понял, что тот не притворяется и явленная гримаса ненависти — подлинная.

Левое веко у Ежова в минуты сильного волнения дрожало,

так что создавалось странное впечатление, будто нарком игриво подмигивает собеседникам. При этом он кричал:

— Ублюдки!.. Сволочи!.. А ведь я докладывал товарищу Сталину, что, по моим сведениям, Тухачевский возомнил себя Наполеоном! Докладывал! Мерзавцы!..

Дуглас и Слуцкий, замерев, следили за ним глазами. Взад-вперед. Взад-вперед.

Ежов метнулся к столу, резко согнулся над ним, надавил на кнопку и бешено заорал в коммутатор:

— Где Кривицкий?!!

В коммутаторе раздался бесстрастный голос дежурного:

— За ним послана машина, товарищ нарком.

— Если его не будет через… — начал Ежов.

Дверь отворилась, в кабинете возник ожидаемый Кривицкий. Ровесник века, агент с очень давним стажем — еще в восемнадцатом году он начинал нелегальную деятельность в Австрии, потом в Польше. Уже несколько лет Кривицкий руководил нелегальной агентурой советской разведки в Голландии и Германии.

Ежов мгновенно напустился на него:

— Сколько можно вас ждать?

И подмигнул так, словно г.г. офицеры уже все собрались, бутыли откупорены, кокотки ждут. Нервная гримаса наркома ни для кого не была неожиданностью и все же явилась таким контрастом к нагнетаемому кошмару происходящего, что Кривицкий на миг растерялся.

Затем ответил, по возможности спокойно:

— Я выехал сразу, как только прибыла машина.

Ежов гаркнул в коммутатор (причем никто не заметил, была ли при этом нажата кнопка):

— Разобраться с шофером!

Кривицкий шевельнулся, подошел к столу, взял графин с застоявшейся водой, налил в стакан.

Ежов отобрал у него стакан и, глядя прямо ему в лицо, снизу вверх, с трясущимся подбородком, прокричал:

— Срочно! Срочно выезжайте в Париж! Оттуда получено сообщение о готовящемся заговоре против товарища Сталина!

Кривицкий слабо щелкнул каблуками и сказал:

— Слушаюсь, товарищ нарком. Срочно в Париж.

Ежов вернул ему стакан, резко развернулся в сторону Слуцкого.

— Прекрасная работа! Подготовьте представление к правительственной награде.

— На кого, товарищ нарком? — не без осторожности вопросил Слуцкий.

Пылая восторгом, Ежов ответил:

— На агента Петьку!

Слуцкий сделался еще осторожней. Вкрадчивым тоном переспросил:

— На какого агента Петьку?

— На вашего сотрудника, — Ежов раздраженно затряс кистью руки, — на сотрудника, с помощью которого удалось получить информацию!

Слуцкий негромко откашлялся, всем своим видом показывая, что готов слушать разъяснения и дальше.

Ежов раскрыл папку с донесением. Выразительно прочитал:

— «…посредством „Петьки“ получена запись разговора Гучкова…» — И вскинулся на Слуцкого: — Что вы так на меня смотрите? Надеялись, что это вас я представлю к награде?

Слуцкий замялся, пошевелил пальцами сложенных за спиной рук. Решился:

— Понимаете, товарищ нарком, «Петька» — это не сотрудник…

Он замолчал.