Очарованный принц
Шрифт:
Он надулся, растопырил локти; глаза его сузились, борода выпятилась, затылок напружился, волосатая шея ушла в плечи.
Старики приблизились.
Впереди шел Мамед-Али. Еще вчера жалкий, трепетный, он за одну ночь словно бы вновь родился. Он шел твердой поступью и смотрел в лицо Агабеку прямо и смело, как равный.
За ним шли двое земледельцев, кузнец, гончар, коновал и позади всех – чайханщик Сафар.
Мамед-Али поклонился без раболепия, не слишком утруждая свою старую спину:
– Пришел срок полива, и мы хотим получить воду.
Остальные огладили бороды, призывая благословение аллаха на свой
– Получить воду? – грозно вопросил Агабек. – Но чем вы думаете платить за нее? Мое условие тебе известно, старик: твоя дочь.
– Моя дочь – не товар для торговли, – ответил Мамед-Али с твердостью и достоинством, которых вчера нельзя было предположить в нем.
Ходжа Насреддин готов был кинуться к нему с объятиями за этот смелый ответ. Старик подтвердил одну из наиболее дорогих его мыслей: свобода от голода и страха – вот что нужно человеку, чтобы извергнуть из своей крови низменную рабью каплю!
Агабек с удивлением смотрел на Мамеда-Али: откуда набрался старик такой дерзости?
– Чем же думаешь ты заплатить?
– Вот! – Старик вытащил из пояса кожаный потертый мешочек.
– Это что?
– Посмотри.
Агабек взял мешочек, рванул завязки.
Стоявший позади всех Сафар вытянул хилую шею. И на этот раз он остался верен себе: убежден, что все это окончится не к добру и драгоценности окажутся, конечно же, поддельными, как он и предсказывал утром в чайхане. Удивительный человек! Он умел спрятаться от радости, если даже она сама летела к нему!
Остальные безмолвствовали, равно готовые и к победному торжеству и к постыдному бегству.
Увидев золото, камни, Агабек переменился в лице:
– Где ты взял?
– Нашел.
– Нашел?.. Где?
– В своем саду, под корнями яблони.
– Мамед-Али, ты рассказываешь мне сказки!
– Я слишком стар для этого. Да и не все ли тебе равно, где я взял?
– Странно… И подозрительно, – пробурчал Агабек, высыпая на ладонь драгоценности. Под утренним ярким солнцем они горели еще ослепительнее, чем вчера под лучами заката.
– Знающие люди говорят, что они стоят много дороже четырех тысяч, – начал Мамед-Али.
– Знающие люди! – прервал Агабек. – Где ты здесь ухитрился найти знающих людей – среди такого же неотесанного мужичья, как сам! – Он спрятал драгоценности в карман. – Хорошо, я согласен. Узакбай, пусти воду!
Лязгнул ключ. Ходжа Насреддин снял замок. Старики – по два с каждой стороны – взялись за ручки ворота. Ржавые цепи натянулись, ставень пополз вверх, вжимаясь в забухшие пазы. Вода, образуя стекловидный вогнутый изгиб с длинными крутящимися воронками по краям, хлынула под ставень, в лоток. Ее журчание усиливалось, переходя в ровный гул; она бежала по сухому руслу арыка, гоня перед собой мутный пенистый гребень, слизывающий сухие листья, веточки, птичьи перья – все, что попадалось на пути. Вдоль арыка словно развертывался блестящий гладкий шелк, стремительно застилая дно. Вода! Издали донесся частый звон мотыги о мотыгу: вода подошла к полям. Через минуту звон повторился, отдаваясь в разных концах: вода разливалась, даруя жизнь растениям, деревьям, а через них – и людям. Мамед-Али склонился к арыку, благоговейно омочил седую голову, бороду. Старики молились.
Весь день чайхана Сафара пустовала: мужчины были все на полях. Только вечером, уже в сумерках, они разошлись,
Поднявшаяся луна увидела под собою те же поля и сады, но теперь на них была брошена сверху путаница серебряных нитей – то блистали, струились, бежали во все концы полные водою арыки, переплетаясь, расходясь и снова сливаясь. И тишина была в эту ночь особенная: вся в переливах тихого журчания, затаенного плеска и бульканья; порою слышалось неясное чмоканье, как будто сама земля, почуяв на себе прохладную влагу, шевелилась и вздыхала сквозь сон.
Люди так устали на полях, что, разойдясь по домам, легли сразу спать. В чайхане коротали ночное время только четверо стариков, которым в полночь предстояло выйти на охрану воды. Разговор шел, конечно, о вчерашней находке Мамеда-Али. Сам он участия в разговорах не принимал: сегодня уже столько раз повторял эту историю каждому чоракцу в отдельности, что вконец изнемог и теперь ограничивался лишь бессловесными звуками: в знак подтверждения – мычал, в знак отрицания – щелкал языком.
– Не сами же они выросли под яблоней, эти драгоценности! – воскликнул Сафар.
– Может быть, они лежали в земле на этом месте уже много веков? – отозвался один старик.
Мамед-Али щелкнул языком. Лежали много веков! Разве не окапывал он яблоню ежегодно – почему же не видал их раньше?
– Ты, наверное, просто не замечал мешочка. Думал – комок земли…
Подобная догадка затрагивала честь Мамеда-Али: он был не из тех садоводов, которые, окапывая деревья, оставляют комки.
– Зачем гадать, зачем думать! – не выдержал он. – Откуда взялись драгоценности? Конечно, от бога! Разве не всемогущ он, разве такое чудо не под силу ему?
Сафар испугался:
– Бог?.. Опомнись, Мамед-Али! Ты хочешь сказать, что сам бог посетил вчера твой сад?
– Зачем же обязательно сам? Он мог послать кого-либо из праведников, дедушку Турахона, например.
Дедушка Турахон!.. Как раз недавно был его праздник. Чоракские ребятишки, подобно кокандским и всем остальным, тоже подвешивали в садах и виноградниках свои тюбетейки. Дедушка Турахон!.. Сразу прихлынули к старикам воспоминания – отзвук тех благословенных лет, когда и сами они, волнуясь и замирая, пришивали к своим тюбетейкам разноцветные ниточки. В холодной памяти разума он мог затихнуть, угаснуть, этот далекий отзвук, но в памяти сердца – никогда!
И время в закопченной тесной чайхане потекло назад. Старики вспоминали и опять становились детьми; беззубые, сморщенные, дряхлые, они, оказывается, постарели и вошли в сумерки бытия только телом, но в сердцах сохранили непомеркшей зарю своего утра – легкий прозрачно-золотистый свет, встретивший их в колыбели. Тот, кто умеет смотреть на людей со вниманием, не удивится этому: он знает, как много детского все мы носим в себе.
– Может быть, и вправду – дедушка Турахон? – задумчиво сказал один старик.