Очень опасная игра
Шрифт:
— Ваш выстрел.
Я чертыхнулся, выстрелил и попал. Банка сбилась со своей дугообразной траектории. Он вскинул ружье, повел его за целью какую-нибудь долю секунды и выстрелил — банка снова рванулась в сторону.
Один из миллиона.
Дробовик у меня был опущен, поэтому я выстрелил от бедра. Банка замерла на мгновение в воздухе и рухнула в воду. Эхо выстрелов прокатилось по озеру подобно хлопкам двери в другом конце барачного коридора. Клочки дыма от выстрелов висели между нами. Мы скалились через них друг на друга.
В стрельбе было нечто
Жизнь должна быть такой.
Я сказал:
— Чертовски хорошая стрельба.
Он ответил:
— Уверен, никогда не видел такого выстрела с бедра.
— Это мой трюк для пикника. — И мы оба опять осклабились.
Эхо затихло, дым рассеялся и растаял, рябь от банок на озере разгладилась. Я сказал:
— Отлично, мы оба молодцы. Не слишком многие люди, посвящая всю свою жизнь чему-нибудь одному, достигают вот такого совершенства!
Он ответил абсолютно серьезно:
— Я часто задаюсь вопросом, сэр, как бы я сам ощущал себя под огнем. Если бы какой-нибудь лев или медведь вдруг принялся стрелять в меня. Я понимаю, главная трудность при стрельбе таится в прицеливании, и человек, как правило, стреляет излишне поспешно.
Я уставился на него:
— Разве не происходит то же самое, когда вы подпускаете медведя на два десятка ярдов?
— Я так не думаю, сэр. Ведь у вас всегда есть эти два десятка ярдов форы, которой нет, когда вступает в дело пуля.
Он освободил затвор и отвел его назад. Гильза выпрыгнула и зазвенела, катясь по скале.
— Может быть, но я не стал бы пытаться выяснить это, — посоветовал я.
— А вам приходилось бывать под огнем, сэр? — быстро спросил он.
— Что? — возмутился я. — С какой стати?
— Мне казалось, что вы служили в королевских военно-воздушных силах, сэр. А судя по вашей стрельбе от бедра, я решил, что вы обучались там ведению огня из армейского стрелкового оружия.
— В королевских воздушных силах подобных тренировок нет. Это всего лишь трюк для пикника, — парировал я.
— А… — протянул он и снова кивнул, словно это все объясняло и он вдруг вспомнил про такой пикник, где можно было научиться подобной штуке.
Глава 5
Атмосфера школьных каникул развеялась без следа. Наша пальба и болтовня стихли, и озеро опять стало торжественноспокойным. Ощущение одиночества, свойственного Северу, обволакивало нас подобно легкому дуновению холодного ветерка. Деревья, казалось, были поглощены собственными думами, а мы представляли собой всего лишь тихий шепот на дне колодца, которого никто не слышит.
Подойдя к краю скалы, я сбросил пустые гильзы в озеро и долго следил, как они, подобно золотым рыбкам, медленно погружаются в воду, когда вдруг увидел нечто.
Это был крест. Квадратный крест, обрамленный белой полосой. Затем набежала рябь, и я принялся крутить головой, стараясь его разглядеть. Рябь
Я слез со скалы, направился к «Биверу» и извлек из него резиновую лодку… Хоумер удивился, притащил свое ружье и дробовик.
— Могу я чем-нибудь помочь, сэр?
— Думаю, там, под водой, самолет. Если хотите, можете помочь грести.
Я спустил лодку на воду и греб, стараясь удерживать ее в пяти ярдах от скалы, затем позволил ей дрейфовать и лег лицом вниз, стараясь не двигаться. Хоумер орудовал веслом. На дне озера я разглядел контур какого-то продолговатого предмета, слегка заросшего водорослями.
Затем я увидел скалящийся череп. Абсолютно белый и чистый среди ила и грязи, которые скапливались на дне. И зубы были белыми и ровными, за исключением одной стороны, где неожиданная пустота создавала впечатление кривой ухмылки. Видно, он пребывал здесь достаточно долго, если научился находить в этом мире что-то забавное.
Лодка медленно дрейфовала. Я видел узкое пространство между стенками кабины, заиленные круги приборов на панели, бесформенный куль тела, или, вернее, то, что от него осталось, поблескивающую белую кость у нижнего края куртки и голову, возлежащую на его коленях. И это совершенно естественно, если сидеть несколько недель, месяцев или лет — не важно, сколько минуло, — пока рыбы достаточно не осмелеют, чтобы начать растаскивать вас по кусочкам.
И коль скоро рыбам некуда спешить, а они очень дотошны, то со временем вряд ли найдется убедительный повод голове оставаться там, где ей полагалось бы быть. Пройдут еще годы, и умиротворяющее мягкое илистое покрывало озерного ложа накроет все и все вберет в себя.
Я поднял голову. Скала, с которой мы стреляли, находилась немного впереди и чуть в стороне. Крест, который я увидел сначала, скорее всего, был нарисован на конце крыла. Я прикинул, как самолет был расположен относительно берега, затем опять взглянул вниз.
Мы сдрейфовали на несколько футов к одной стороне самолета. Теперь я мог различить длинную прямую линию фюзеляжа, большой горб кабины с крышей, напоминающей теплицу, и сразу за ней другой крест между буквами «J» и «О».
Я помахал Хоумеру — мол, греби обратно, — и он переместил лодку к кабине. Задний люк был открыт, и обрывки лестницы свисали как водоросли. Пока нас снова сносило течение, опять мелькнула белозубая кривая ухмылка, но обращенная уже не ко мне, а только к небу, где не было рыб.
Я снова выпрямился и вытер лицо рукой.
Было мокро и холодно.
— Я должен был узнать, — пробормотал я, — я должен был узнать…
Затем я вспомнил о Хоумере, который терпеливо и внимательно следил за мной. Я взял у него весло, указывая, куда следует смотреть.
Я греб взад-вперед, пока он вглядывался в останки самолета, потом направил лодку к берегу.
Хоумер задумчиво, словно смиряясь с увиденным, заметил:
— Я полагаю, сэр, это немецкий самолет и, вероятно, он лежит здесь больше семнадцати лет.