Очень плохая наследственность
Шрифт:
– Хто тут? – раздался за спиной потрескивающий от времени голос. От того, чтобы не подпрыгнуть от его внезапности, меня уберегло лишь осознание висящих в непосредственной близости на потолочной балке иных мерзостей.
– Я, – моё «я» получилось уж слишком тонким и длинным. Возможно, из-за того, что я был вынужден резко повернуться к проёму. По крайней мере от такого объяснения моя гордость не пострадает.
– Хто «Я»? Ась? Эта вы опять, пьяньчуги, лазиете тут по казённой собственности? Я щас тут вас всех замест травы на балках подвешу, – с этими словами старче – а человек явно был «старче» – вскинул руку и направил в мою сторону нечто длинное и продолговатое,
Я сглотнул подступивший было к горлу комок. Старик держал палку на манер ружья.
– Я приехал сегодня на поезде к родне, – решив ему подыграть, я вскинул руки, при этом сумка съехала с предплечья к плечу.
– Ась? – палка в руке деда дрогнула, но вниз опуститься не решила. Может, он был из этих? Суеверным настолько, что смело полагал, будто это именно тот самый день в году, в который его клюка выстрелит. А может, просто начал выживать из ума.
– Приехал к родственникам, на поезде! – выпалил я на грани крика.
– Так шож ты сразу не сказал, выходи! Меня искал? Так я тут смотрю за пяронам, встречаю гастей. Вот и тебя встретил, вишь? – старче наконец опустил палку.
– Поражён вашим гостеприимством, – буркнул я и опустил руки.
– Шо говоришь? Багаж ё? Надаж сделать усё как нада. Давай сумку! Меня Иеримией звать. Но можешь просто Мий, – старик уже было потянулся к сумке, но я вовремя успел перебросить её на другое плечо.
– Нет багажа, только ручная кладь, – резко ответил я. Старик опустил руку. Возможно, он и не очень-то хотел возиться с чужими вещами.
Мий ещё несколько секунд постоял, недовольно посапывая. Затем развернулся и, махнув тощей рукой, пригласил следовать за ним, освободив проход. Приглушённый облаками свет показался мне слишком ярким после мрака хижины. Я с удовольствием вдохнул насыщенный ароматом хвои воздух.
– Ну пошли тогда, я тебя до посёлка быстро домчу на кобылке-то своей, – я вздрогнул от лошадиного фырканья. – Иль родичи твои в лесу живут? – глубоко утопленные в глазницах маленькие глазки блеснули на изрытом морщинами сероватом лице. Если лошадиное фырканье заставило меня лишь вздрогнуть от неожиданности, то этот взгляд приколотил звонко забившееся сердце к стенкам глотки.
Как только я сразу не заметил тощую гнедую клячу с выпирающими рёбрами. Кобыла пыталась дотянуться до жухлой придорожной травы, мешали удила. Видимо, старик не снимал их никогда. Лошадь выглядела, будто на скелет лошади натянули шкуру. Огромные чёрные глаза с тупым безразличием глядели прямо перед собой. Если бы не периодическое пофыркивание да взмахи хвоста, можно было подумать, что перед тобой стоит неудачная поделка таксидермиста. В архаичных краеведческих музеях таких лошадей запрягали в столь же архаичные козлы. Именно в такое средство передвижение и была запряжена лошадь, разве что вместо деревянных колёс на концах осей стояли современные автомобильные покрышки.
Старче выглядел под стать кляче: согбенный и с клюкой, одетый в мешковатую куртку и неопределённого цвета штаны, он бодро семенил к своей повозке.
Кляча шагала своим самым быстрым лошадиным шагом. Повозка, покачиваясь, медленно переваливалась с одной горки на другую.
Я сидел, свесив ноги с козел, наблюдая, как сумрак наступающего вечера поглощает видимое пространство. Как будто бы мир исчезал там, где его скрывала тьма у корней сосен. Как будто бы мир существовал лишь потому, что я видел его глазами и он обретал форму в моей голове. Забвение пожирало всё, не способное поддаться моим ограниченным органам
– Мий, – окликнул я через плечо старика, правившего повозкой, – как называется посёлок?
– А? Да никак не называется, просто посёлок, да и усё. Эт у станции есть название. Северная. Во как. Раньше была вывеска у пярона, да старый, мать-перемать, выживший из ума Хилти содрал её по молодости и поставил замест калитки. Хорошая железяка была. И Хилти хорош был, руками железные трубы гнул, вот и отодрал жестянку. Ну и поколотили его потом знатно. Может, после этого дураком таким и стал.
Воистину великой способностью к выживанию обладали люди. Чудо, что некоторые из них вообще доживали до старости. Похоже, они так же сильно цепляются за жизнь, как ели своими корнями за любой пригодный кусок земли.
– Как звать-то тебя? И к кому приехал? – старик будто опомнился, в надтреснутом голосе явственно прозвучали подозрительные нотки.
– Билл, Билл Сильвер. Мне сказали, где-то в этих краях живут мои родичи. Место называется Жистал. Вы не слышали о таком? – бросив взгляд через плечо на правящего лошадью Мия, я заметил, как его и без того сгорбленная спина согнулась ещё сильнее. Старик съёжился, будто воздух вмиг превратился в многие мили воды над головой и колоссальное давление превратило его в дрожащий кусок желеобразной массы.
– Не слыхал о таком, парень. Может, старшой что подскажет, – после длинной паузы ответил он.
Я не стал переспрашивать, кто такой этот «старшой». Мий не стал объясняться, казалось, он утратил интерес к моей персоне.
Кляча покорно тянула свою лямку. Сосны назойливо скрипели и стонали, вместе с завываниями ветра синергируя в явственно печальный мотив. Сырой затхлый запах щекотал ноздри. В голове всплыли неожиданные воспоминания. Ещё в годы учёбы мы с приятелем на исходе семестра, поднабравшись, решили посетить старое городское кладбище на окраине города. Там уже давно никого не хоронили. Муниципалитет признал кладбище историческим и культурным достоянием. Шатаясь среди гранитных и мраморных надгробий с почти неразличимой гравировкой на металлических табличках, мы забрели в чей-то открытый фамильный склеп. Там пахло почти так же, как в этом лесу, разве что было больше пыли. Я нервно поёрзал на жёстких досках.
Монотонность окружающего пейзажа и постоянство звуков превращали время в густую и вязкую субстанцию. Мысли пугливо прятались от моего внимания, пока постепенно не прекратили попытки влезть в разум. Я ощущал себя насекомым, застывшим в янтаре времени, слившимся с окружающим меня лесом, и только мерное поскрипывание осей повозки намекало на некое течение в этой реке.
Наконец повозка застыла, но спустя миг снова возобновила движение. Я обернулся. Мы спускались в широкую лощину, окружённую зарослями папоротника, мелких кривых елей, а за ними и сосен. С одной стороны почти все их ветви отдавали болезненно-тёмной желтизной. На дне лощины примерно в квадратную милю шириной россыпью были раскиданы с пару десятков домиков и столько же более мелких построек. Меж ними были разбиты небольшие огороды, сеть узких тропинок причудливыми капиллярами соединяла постройки. Из некоторых дымоходов, каменных и из красного кирпича, вился сизый дымок. В надвигающихся сумерках видны были человеческие фигуры, копошившиеся то тут, то там. Корявые плетни создавали лишь видимость разделения построек. Через весь посёлок тянулась дорога, по которой мы ехали. С другой стороны она поднималась в гору и исчезала во мраке.