Очень прекрасный принц
Шрифт:
— Отлично, это очень помогает. Так что там с документами?
— Что с документами? Я сказал: мы не умеем оформлять документы. Но, учитывая наши размеры и нашу власть, это не наша проблема. Мы перекрыли всё вокруг Впадины: там теперь никто не сможет ни плавать, ни летать. И мы не откроем, пока и драконы, и люди не признают, что Впадина наша. А вот с этим нам поможешь ты.
— Я.
— Да. Бумажки — твоя работа, разве нет?
Стряпчая несколько раз моргнула, а потом сказала:
— Прошу прощения, — и повернулась
— У вас есть что-нибудь выпить? — уточнила она.
— Что же, для женщины…
— Вы его слышали? Понимаете, с чем мне приходится иметь дело. Мне надо выпить. И не вздумайте предложить бурду вроде ликёра.
Дядя Джума крякнул. В целом женское пьянство он очень не одобрял, но в данном случае, кажется, очень даже проникся.
— Сахарный ром?
— Отлично.
— На палец?
— Во мне течёт кровь мореплавателей.
— Бутылка?
— Именно.
— Прошу.
— Благодарю.
Лирана сделала несколько больших глотков.
Я уважительно присвистнула.
— Не одобряю я этого, — заметила тётя Ленна. — Эти уж мне новомодные веянья с женщинами, занимающими мужское место…
— Она хороша в этом, тётя, — заметила я мягко.
— Тоже верно.
Пока мы переговаривались, Лирана значительно опустошила бутылку, отставила в сторону и сказала:
— Так. А теперь мы с вами подробнее обсудим заявление, которое подадим. И учтите: мне нужны премиальные.
*
Я бы сказала, что эпическое сражение закончилось ничьей.
Лирана, честь ей и хвала, выиграла у Глубоководного отсрочку. “Такие вещи с бухты-барахты не решаются, — отрезала она. — Если уж проводить подобную акцию, то мы должны быть к ней готовы. Всецело. Эффект неожиданности работает тогда, когда его организаторы могут снять сливки. Мы — пока что — нет. Нужно многое продумать, составить заявления, обозначить конкретные требования. А потом уже перекрывать один из главных морских путей в нашем мире”.
Глубоководный повозмущался, конечно, но больше для вида. В итоге он согласился.
Стряпчая забрала аванс, огромные драгоценные камни (на подарки “полезным людям”) и отправилась готовиться ко встрече Глубоководного с высшим светом Тавельни. Напоследок она озадачила несчастного подводного монстра вопросом:
— Простите, а как ваше полное имя? Глубоководный — это ведь скорее титул, верно?
— Имя? — фыркнул Глубоководный. — Я никому не говорю своё имя.
— Из неких магических соображений? Понимаю. Но как-то же вас называют окружающие?
Он подумал и выдал… нечто.
Думаю, мои голосовые связки ещё могли бы худо-бедно повторить эти звуки. И то не уверена.
У присутствующих людей вытянулись лица.
Лирана молча отвинтила бутылку и с чувством к ней приложилась.
— Так, предположим, — сказала
Глубоководный изумлённо хлопал глазами. Я понимающе улыбнулась.
У меня тоже имя было очень проблемной частью социализации. Будучи пернатой змеёй, я не понимала значения имён. И никак себя мысленно не называла. Даже в зеркале себя разглядеть не могла, потому что фоморы без особенного на то желания в зеркалах просто не отражаются. И потом это всё было… очень трудно.
Собственно, с самого начала, когда папа Буджо только взял меня к себе, он звал меня “ма шери”. Это было приятно — что меня как-то зовут. Всё же, большинству разумных имя даётся от рождения, и они едва ли в полной мере способны ценить эту малость. Между тем, она порой имеет решающее значение.
“Ты не можешь пойти туда со мной, ма шери, — сказал мне однажды папа Буджо. — Не в таком виде. А жаль: если бы мы оба выступили на площади, то, возможно, нам бы заплатили больше”.
Тогда я поняла, что деньги — это очень важно. Как еда. А ещё я впервые попробовала специально превратиться в человека. Принять облик не самого глубокого, самого тайного желания, но — тот, который захочу.
Обычно селенити не способны на подобное. Но у меня, спасибо ртутной наследственности, получилось.
Выступление прошло на ура. Папа получил деньги, я же нашла для себя новый, интересный способ получать энергию.
Потом, спустя некоторое время, папа пригласил меня к себе. В старый, продуваемый всеми ветрами, покосившийся домишку, где жили он сам, тётя Ленна, дядя Джума и Вилни.
Тогда это место казалось мне настоящими хоромами; право, я была очень глупой змеёй.
Сначала семья эмигрантов приняла меня настороженно. Это папа Буджо ничего, кроме музыки, не видел и не слышал до такой степени, чтобы называть зубасто-пернатую жуть “шери”. У остальных же моих домочадцев постоянно меняющая облик, не отражающаяся в зеркалах, способная приходить в сны неведомая хтонь вызывала… скажем так, крайне смешанные эмоции.
Было бы странно их в этом винить.
Что на самом деле было удивительно, так это то, насколько их негативные эмоции огорчали меня. Я хотела им понравиться, и вскоре нашла идеальный, как мне казалось, способ.
Дочь Джумы и Ленны, малышка Лесса, умерла за несколько лет до нашей встречи. Так что я, ничтоже сумняшеся, примерила на себя её чуть повзрослевшее обличье.
Меня стали называть Лессой. И даже любить. То есть не меня, мёртвую девочку… не важно, как мне тогда казалось. Меня любят, у меня есть семья. Чего ещё хотеть?