Очень сильный пол (сборник)
Шрифт:
Наконец он увидал вывеску “California” и вошел.
Парень посмотрел на него со спокойной профессиональной улыбкой продавца, как на абсолютно незнакомого. И понадобилось не меньше получаса, чтобы по-английски – говорил молодой хозяин «Калифорнии» на соответствующем языке вполне свободно – уломать его взять сумку со всем содержимым.
– Три таузэндс, – сказал парень. Он пожал плечами, это было ничтожно мало за свитера, и шорты, и рубашки, и английские ботинки, все почти новое, но что сделаешь… Парень протянул ему три ярко-зеленые бумажки, и он мог бы поручиться, что именно эти самые он вчера здесь оставил за тощую закрутку не очень хорошей травки. Тогда он снял с себя и протянул парню пиджак. Помяв в руках купленный
В три он решил позвонить ей на работу. В конце концов, он или не застанет ее, или услышит ее голос, услышит – и все, положит трубку. В конце концов, он может позволить себе такое прощание – молча. В конце концов, если они уже никогда не увидятся, это еще не значит, что нельзя будет иногда позвонить и услышать ее голос. Можно всю жизнь звонить и класть трубку. В конце концов, даже если от этого будет только тяжелее, все равно стоит позвонить, разве до этого он делал только то, от чего становилось легче?
Он уже бежал, высматривая автомат. Сейчас там пять, сообразил он, пять… Еще, может, не ушла.
Он дозвонился сразу.
И в сплошном, захлебывающемся, с причитаниями плаче – впервые он слышал, чтоб так плакала эта женщина, и успел подумать, что, видимо, не так уж хорошо знал ее раньше, если впервые слышит ее горький плач – он вдруг разобрал: «Париж…»
– Что?! – закричал он. – Какой еще Париж? Когда? Что же ты молчишь?
– Я говорю, – она еще всхлипывала. – Ассоциация Гуманитарных Исследователей, через четыре дня…
– Отель? В каком отеле ты будешь?
– Не знаю. Заседания будут во Дворце… Ой, я не помню названия, подожди… подожди… где же эта бумажка…
И у него уже кончались монеты и время, на экранчике вместо трехзначных запрыгали двузначные цифры кредита, значит, осталось меньше минуты.
– Я найду тебя! – заорал он, стараясь перекричать короткие гудки, предупреждающие о прерывании разговора. – Найду обяза…
Прервалось.
И он сразу же вспомнил, что паспорт Яна – в пиджаке…
Остаток дня он искал лавку California.
Ужас заключался в том, что карточку он уже выбросил, а адрес не запомнил.
По некоторым переулкам он прошел трижды, и толстые тетки, стоявшие в дверях своих домов с пригоршнями обычных, серых с белыми гранями, жареных подсолнечных семечек, совершенно как в Орле, при его появлении кричали что-то, оборачиваясь в темные глубокие коридоры, и оттуда выходили сумрачные мужики в майках, в тапках на босу огромную ногу, смотрели без выражения ему прямо в лицо… Он наткнулся на магазин, торгующий подержанной кухонной мебелью, двое одинаковых – коротких, толстых, без шей, широкоплечих, на мощных низких ногах – выносили оттуда тяжелую стальную мойку. При этом они были, скорей всего, муж и жена, во всяком случае, один из них был лыс, а другая неаккуратно крашена хной. Он попытался разминуться с ними, шагнул влево, вправо, опять влево – и все же оказался у них на пути, как раз когда они собирались запихнуть груз в высокий фургончик «рено». Тогда муж поставил свой угол на землю, взял его за ворот кожаной куртки одной рукой, а другую, сжатую в кулак, сильно прижал к его щеке, сворачивая голову на сторону, придавливая нос, как бы демонстрируя в статике, что его ждет, если будет путаться под ногами у бедных, но работающих людей – старый псих в куртке, как у молодых бездельников. Он разобрал в крике толстого два слова: «идиото» и «ходер». Что значило второе, он уже тоже знал, по-русски в таком случае обычно добавляют какое-нибудь прилагательное. Час спустя за ним увязался мальчишка, методично швырявший ему в спину
Лавки нигде не было.
Он пошел наугад к границе этого странного квартала и вдруг опять вышел, через пять-семь минут, к памятнику Колумбу.
Старик стоял на том же месте, что вчера, в той же кепке, только вместо вязаной кофты на старике был его пиджак, английский пиджак, оставленный утром в проклятой лавке. Трубка сеяла искры в ярко-синий вечерний воздух, седые кудри, торчавшие из-под кепки, сверкали под светом фонарей на бульваре.
Где-то я видел этого старика раньше, подумал он, не вчера, а гораздо раньше, не здесь… Вспоминать было некогда.
Уже почти понимая, что все бесполезно, он подошел, заглянул в лицо старика, похлопал себя по лацкану куртки:
– Алемано. – И добавил: – Ола, чико.
Старик смотрел на памятник.
– Колон, – сказал старик. Потом перевел взгляд на него и отрицательно покачал головой:
– Но. Ту Пепе. Йо алемано. – И ткнул себя большим пальцем в твид пиджака.
Из невероятно, невыносимо грязного вагона, примерно равного по этому качеству межобластному Казань – Йошкар-Ола, он вышел в сумерках. Городишко, по его расчетам, сделанным с помощью туристской карты, был уже у самой границы.
Все те же двух-трехэтажные дома, гаражи, лакированные двери к улице, машины сплошным рядом у тротуаров… Он побрел без особой цели от станции, рассчитывая выйти к здешнему центру. Зайти в какой-нибудь бар, попробовать разговориться, предложить все оставшиеся деньги, часы – настоящие, хорошие “Seiko”, купленные из первых гонораров, золотую цепочку, перевесив крестик на шнурок… Оставить только на дешевейший билет до Парижа, проклятого, недосягаемого города. О контрабандистах на этой границе у него были сведения только из древней комедии с Фернанделем. Вероятней всего, что теперь, в их единой Европе, контрабандистов вообще нет, но другой возможности придумать не мог…
Никакого центра не оказалось. Вместо этого через десять минут ходу все по той же широкой, прямой и абсолютно безлюдной улице, ровно текущей черным асфальтом среди темных машин и домов с закрытыми ставнями, между планок которых пробивался слабый свет, он вышел к грязному пустырю. За пустырем стоял непроглядно темный лес, круто забиравший в гору. На вершине горы из лесу торчала, черным силуэтом туры на почти черном небе, башня.
Он оглянулся. Редкая цепочка фонарей спускалась по пройденной им улице до самого вокзала. Далеко слева – там, видно, и остался центр – мигали несколько разноцветных вывесок, среди которых выделялась огромная зеленая «7 Up». Ничего гаже этого напитка он в своей жизни не пробовал… Справа улица завершалась высокой каменной стеной с мощными, но ажурно кованными воротами, в стиле ар-деко. Он двинулся обратно по правому тротуару, у ворот остановился, заглянул…
За воротами был запущенный, колючий, мало отличающийся от недалекого пустыря сад, двор с кустами и толстыми, кривыми деревьями. Среди кустов поднималась к стоящему в глубине дому широкая каменная лестница с обрушенными ступенями, рядом, неярко освещенный фонарем, стоявшим на противоположном тротуаре, был не совсем дом, а скорее маленький дворец. Облупленные тонкие колонны поддерживали широкий навес над крыльцом-террасой, колонны стояли на спинах каменных львов с орлиными головами, а по всему краю крыши третьего этажа шла низкая балюстрада, столбики которой были так пузаты, что почти смыкались друг с другом. Ставен на окнах дома не было, но никакого света не падало из них, только желтое отражение повторялось в пяти высоких и узких черных стеклах.