Очерк и публицистика
Шрифт:
Если заглянуть на интернет-форумы, то вообще волосы встанут дыбом. В каких выражениях и подробностях делятся сейчас женщины опытом рождения ребенка и оценивают роддома… Цитировать не буду, желающие могут ознакомиться со «срамными глаголами» сами. И что самое показательное, собеседниц они не шокируют! Девушки не видят в такой манере выражаться ничего постыдного. А если кто-то и видит, то предпочитает помалкивать. Наверное, чтобы не нарваться на хамство или не прослыть ханжой.
Некоторые актрисы, которых СМИ (да они сами) называют православными, снимаются голыми. На вопрос, как относится к этому их ребенок, отвечают: «Нормально. Это работа». Еще больше женщин мечтает о карьере модели для дочек. Во всяком случае, соответствующие агентства не испытывают нехватки кадров. Одна такая мать упорно искала хорошего психолога, причем обязательно православного, поскольку (она это особо подчеркивала) дочь с детства в церкви, и не нужно, чтобы какой-нибудь светский специалист задурил ей голову. Что же волновало
Другая мама, интеллигентный человек, кандидат наук, зачем-то согласилась принять участие в телепередаче, где родственники (вместе с ней в студию пришли ее уже весьма пожилая мать и взрослая дочь) склочничают и предъявляют друг к другу претензии за свою неудавшуюся жизнь. А потом выясняется, что все их беды проистекают от неумения модно одеться и создать привлекательный имидж.
— Зачем она туда пошла? — недоумевала моя подруга. — Зачем позорилась? Я же эту семью сто лет знаю. Нормальные люди, ничего похожего на то, что говорилось в передаче, про них не слышала. Что они там плели?! Как теперь людям будут в глаза смотреть?
А так и будут — спокойно и даже с гордостью. Их же никто не заставлял участвовать. Я даже допускаю, что на самом деле это был постановочный эпизод. Кто-то из знакомых, работающих на телевидении, предложил сняться в передаче, озвучить заранее заготовленный текст и получить в награду комплект модной одежды, которая якобы должна разрешить все жизненные и семейные трудности. И люди подумали: «А что такого? Ну, поучаствуем. Мы же не взаправду будем друг с другом ругаться».
А то, что в такой телесклоке в принципе участвовать стыдно, независимо от того, всамделишной там обливают друг друга грязью или нафантазированной сценаристом, уже ускользает от понимания. На фоне откровенного повседневного разврата это в порядке вещей.
Между тем дети очень рано и без подробных объяснений понимают слово «грех». Меня всегда это поражало, ведь и слово не из сегодняшней жизни, и смысл его не такой уж простой. Сколько взрослых грешит «бесстыдно, беспробудно», а пойди докажи, что грешат. Сколько ни бейся — ничего не докажешь, если у человека «своя правда». Но детская душа, еще не замутненная страстями и пороками, проявляет куда большую мудрость и легко понимает то, что потом, во взрослом возрасте, может отказываться воспринимать.
Когда моя дочь была маленькой, слово «грех» в обиходной речи почти не употреблялось. Конечно, его все знали, но оно было непопулярно, попахивало «религиозным мракобесием», а значит, неблагонадежностью, которую тогда тоже называли иначе: про благонадежного человека принято было говорить, что он политически грамотен и морально устойчив.
Я не помню, из-за чего разгорелся сыр-бор, что именно натворили мои дети. Вряд ли нечто из ряда вон выходящее, они вообще-то были не хулиганистые. Но тем не менее провинность была, и — это я запомнила хорошо — мне никак не удавалось донести до них, что так себя вести нельзя. Восьмилетний сын доказывал свою правоту и кивал на товарищей: дескать, их за то же самое не ругают. Я приводила аргументы, но они казались ему неубедительными, он все больше входил в раж, спор грозил затянуться до ночи. Трехлетняя дочка с силу возраста в наших дебатах полноценно участвовать не могла, но внимательно наблюдала за их ходом и, судя по выражению лица, поддерживала брата. Я почувствовала себя в тупике. Можно было, конечно, наказать ребят и тем самым положить предел дискуссии. Но воздействовать силовыми методами, не добившись понимания, мне не хотелось, поскольку я не сомневалась, что в этом случае все повторится вновь. И тут я неожиданно для себя самой воскликнула:
— Ну, что тут долго доказывать?! Нельзя так себя вести! Понимаешь? Нельзя! Это грех.
И он так же неожиданно понял. И не только он, но и малышка. Причем даже быстрее брата. Я это сразу увидела по глазам. Секунду назад они смотрели исподлобья, не по-детски напряженно и набыченно, как бы отгораживаясь от меня и от моих слов. А упоминание о грехе, будто копьем, пробило незримую стену, и я сразу увидела, что детям стало стыдно. Не страшно, что мама сейчас разгневается, а именно стыдно. И мне не пришлось даже маленькой дочке объяснять значение незнакомого слова. Потому что в глубине души они изначально понимали мою правоту, но своеволие мешало это признать, им хотелось настоять на своем. А непривычно звучащее, но такое важное для души слово мгновенно расставило все по местам.
Пару лет назад школьная подруга вспомнила эту историю и сказала, что ее тогда поразила моя фраза: «Понятие греха облегчает воспитание». Она показалась ей странной и спорной. (Мы тогда вообще любили спорить «до хрипоты», это считалось признаком интеллигентного человека.) Но прошло время, и на примере собственных детей она убедилась, что да, действительно легче. Хотя в храм до сих пор не пришла…
Так что в деле нравственного воспитания
Зато у православных матерей есть четкие и незыблемые опоры в этом «вечно меняющемся», как бесовское наваждение, мире. Христос всегда один и тот же. Часто бывает достаточно лишь подумать: а как бы Он велел нам поступить в той или иной ситуации — и там, где только что был туман, сразу появится ясность.
Разумеется, я не призываю мам напустить на себя суровость и постоянно тыкать ребенка носом, что грех, а что нет. Такие «лобовые атаки» не могут быть частыми, иначе острота восприятия притупится, может произойти девальвация важнейших понятий и слов. Воспитание личности — процесс очень индивидуальный, ведь каждая личность неповторима. Тут неуместны шаблоны, хотя, на первый взгляд, это так облегчает жизнь. С кем-то надо построже, с кем-то помягче. Кому-то достаточно заметить, что мама расстроилась, и уже станет стыдно, совесть заговорит. Но таких от природы чутких, совестливых детей с твердым нравственным стержнем, которых и воспитывать-то особо не надо, потому что они сами все понимают с полувзгляда, единицы. Поэтому без того, что на языке информационной войны презрительно названо «морализаторством» и «давлением», не обойтись. В условиях, когда дети так дезориентированы, как сейчас, им часто приходится объяснять даже очень, казалось бы, простые и очевидные с точки зрения нравственности вещи. Ведь традиционные ценности упорно стараются опошлить, а цинизм, наоборот, сделать привлекательным. Например, по радио со смешком повторяют новоиспеченный афоризм «У меня совесть чиста: я ей не пользуюсь», а в интернете появляются немыслимые еще недавно рассказики про страшного монстра под названием совесть, который всех грызет и пилит, и скрежещет. И бывает она только у угрюмых и мрачных людей, а у самого автора, по его собственному признанию, совести нет.
В таких, мягко говоря, непростых условиях не морализаторства, а аморальности надо бояться. Надо бояться того, что у сбитого с толку ребенка вообще не сформируются нормальные представления о жизни, и он вырастет нравственным калекой, моральным уродом. Умным людям и раньше мифы о «недирективной» педагогике были смешны. Архимандрит Рафаил (Карелин) вспоминает, как однажды основоположник гуманистической педагогики, известный американский психолог Роджерс гостил в Тбилиси. «От своих коллег, — пишет автор, — он узнал, что здесь существует неофициальная группа молодежи, которая изучает психологические проблемы, особенно проблемы взаимоотношений и общения. Он заинтересовался их работой и выразил желание познакомиться с руководителем этой группы Виктором Криворотовым. После беседы с ним Роджерс сказал: „Вы хотите на основе христианской концепции решать вопросы психологии, например, вы даете ребенку уже готовую нравственную программу, а на самом деле надо создавать условия для свободного развития естественного нравственного потенциала, заложенного в самом ребенке, без внешнего воздействия и принуждения“. На это Криворотое ответил: „Если в своем саду вы создадите возможность для свободного роста и размножения всех растений без разбора и устраните вмешательство садовника, то сорняк заглушит цветы“. Роджерс не смог ничего возразить и только произнес авторитарным тоном: „Этого не будет“, почти буквально повторив известное выражение чеховского героя: „Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда“. Присутствующие молча улыбнулись, и то слегка, чтобы не обидеть престарелого гуманиста, который был их гостем» (Архим. Рафаил (Карелин) «На пути из времени в вечность». Издательство Саратовской епархии, 2008, стр. 473–474). Сейчас опасность подобных благоглупостей очевидна любому вменяемому человеку. Слишком много семей на своем трагическом опыте убедилось, чем чреват такой «недирективный, гуманистический» подход.
Но как же все-таки не превратить нравственное воспитание в дубину, от которой дети будут потом шарахаться в разные стороны? Ведь не секрет, что излишнее давление и излишнее морализаторство действительно могут вызвать протест. Для того чтобы мамины поучения не навязли в зубах, ей необходимо иметь с детьми не формальные и не напряженные, а по-настоящему родственные, теплые, доверительные отношения. Нужно знать душу своего ребенка, знать, чем он дышит. Нужно преграждать доступ в его душу всякой мерзопакости, потому что иначе она будет дышать смрадом и оскверняться. Нужно давать ребенку душеполезные знания и впечатления. А для этого необходимо время. Если мама видит детей урывками: утром, торопясь на работу и спешно собирая их в садик и школу, а вечером, впопыхах готовя ужин и торопясь затолкать в постель, чтобы «выкроить хоть часок для себя», дети с малолетства привыкают, что их жизнь течет в каком-то ином, внесемейном пространстве. И отдаляются, не успев приблизиться.