Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры

Айзенштадт Владимир Борисович

Оленин как президент Академии художеств, провожая Батюшкова в Италию, просил его информировать, как обстоят дела у пенсионеров Академии. Батюшков написал Оленину о бедственном положении, в котором находились в Италии российские художники-пенсионеры. Заказ великого князя Михаила Павловича, заказ самого Батюшкова были для них единичной удачей. Вскоре после его письма в положении художников кое-что все-таки изменилось и помимо единичных частных заказов.

Но эти отдельные контакты не заменяли общества, общения. И Батюшков усиленно занимается литературой, увлекся Байроном, начал даже переводить. «Я пишу мои записки о древностях окрестностей Неаполя», – сообщает он в Россию. (Эти «Записки» до нас не дошли.) И упорно лечится – пользуется теплыми минеральными водами.

В

декабре 1820 года, уставший от одиночества, служебных неприятностей и болезней, он запросился в Рим, а весной 1821 года – в отставку, но вместо отставки получил повышение жалования. В мае он самовольно покидает Рим и отправляется в Германию, на минеральные воды Теплица. Батюшков лечится, лечится упорно, фанатично, принимая по две ванны семьдесят дней сряду, в то время как другие больные опасались «удара» даже после первой же ванны. Он бежит от болезни:

И он по площади пустой Бежит и слышит за собой — Как будто грома громыханье — Тяжело-звонкое скаканье По потрясенной мостовой.

Он боится болезни, мысль о ней преследует его всю жизнь. 4 ноября он встречается под Дрезденом с Жуковским. Жуковский записывает: «С Батюшковым в Плауне. Хочу заниматься. Раздрание писаного. Надобно, чтобы что-нибудь со мною случилось… Тасс; Брут; описание Неаполя – перечень „раздранного“». И вписанное им в альбом Жуковского:

Жуковский, время все проглотит, Тебя, меня и славы дым, Но то, что в сердце мы храним, В реке забвенья не потопит! Нет смерти сердцу, нет ее! Доколь оно для блага дышит!..

Батюшков словно поднимал перчатку, упавшую с руки Г. Р. Державина, написавшего на грифельной доске последнее свое стихотворение – последние свои слова:

Река времен в своем стремленьи Уносит все дела людей И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей. А если что и остается Чрез звуки лиры и трубы, То вечности жерлом пожрется И общей не уйдет судьбы!

Тургенев – Вяземскому, 7 февраля 1822 года: «Вчера Жуковский возвратился, видел Батюшкова в Дрездене, слышал прекрасные стихи, которые он все истребил».

Доктор Антон Дитрих, лечивший Батюшкова в тридцатые годы, считал, что кроме наследственности, о которой Батюшков знал и проявления которой опасался, были и причины особенностей душевного склада поэта: «воображение брало решительный перевес над рассудком».

А 14 марта 1822 года, после дрезденской зимы, Батюшков неожиданно объявился в Петербурге. Хотя глагол «объявился» здесь неуместен – он почти ни с кем не желает вступать в контакты. Он серьезно болен, это ясно уже всем: его самовольные отъезды от места службы, пребывания на водах, приезд в Петербург, нежелание общения – всё это проявления тяжелого заболевания.

Полтора месяца спустя он получает уведомление министра иностранных дел:

Его Императорское величество высочайше повелеть соизволил: находящегося при римской нашей миссии надворного советника Батюшкова уволить в Россию бессрочно с сохранением получаемого им жалования…

…граф Нессельроде. Апреля 29 дня 1822 года.

Когда Батюшков заболел, его перевезли на Фонтанку к Муравьёвой. Переехав на свою дачу на Каменном острове, она наняла для больного поэта стоявшую против ее

дома по другую сторону реки дачу Аллера.

«У Карповки, на нынешнем участке № 56, – пишет А. Яцевич, – стояла дача составителя петербургского адрес-календаря С. Аллера. В двадцатых годах XIX в. ее занимал А. С. Шишков. Этот старинный двухэтажный дом с пилястрами пришел в такую ветхость, что в 1935 г. его пришлось разобрать… При даче находился, как гласили публикации, „большой английский сад, с качелями и каруселью“».

Философ резвый и пиит, Парнасский счастливый ленивец Харит изнеженный любимец, Наперсник милых аонид,

как назвал его Пушкин в своем обращении «К Батюшкову», теперь одиноко бродил по своему уединенному саду, избегая встреч с людьми. Эти события относятся к лету 1823 года.

Дом № 15 по каналу Грибоедова

Через несколько лет на той же даче поселился Гнедич, тщетно искавший следов пребывания здесь поэта. Лишь на одном окне он прочел нацарапанную на стекле надпись – «Есть жизнь и за могилой» и на другом – «Ombra adorata» (итал. – обожаемая тень). Это было все, что осталось от пребывания здесь Батюшкова [35] .

35

Яцевич А. Пушкинский Петербург. СПб., 1993. С. 157.

С окончанием дачного сезона 1823 года Батюшков поселился в доме Имзена на Екатерининском канале (кан. Грибоедова, 15) [36] .

А. И. Тургенев – Вяземскому, весна 1824 года: «На сих днях Батюшков читал новое издание Жуковского сочинений, и когда он пришел к нему, то он сказал, что и сам написал стихи. Вот они:

Ты знаешь, что изрек, Прощаясь с жизнью, седой Мельхиседек? Рабом родится человек, Рабом в могилу ляжет, И смерть ему едва ли скажет, Зачем он шел долиной чудной слез, Страдал, рыдал, терпел, исчез.

36

Медерский Л. Адресный указатель // Пушкинский Петербург. Л., 1949. С. 380.

Записка о нем готова, – продолжает Тургенев, – Мы надеемся скоро отправить его в Зонненштейн…» [37] .

Мельхиседек, «изрекающий» трагическое надгробие человеку, – библейский пророк, носитель несчастий, а согласно одному из христианских апокрифов – священник, который во время землетрясения потерял весь свой род. Абсолютная беспросветность.

Отсюда (кан. Грибоедова, 15) в мае 1824 года Батюшков уехал на лечение и навсегда оставил Петербург [38] .

37

Остафьевский архив князей Вяземских. Переписка кн. П. А. Вяземского с А. И. Тургеневым. СПб., 1899. Т. 3. С. 22.

38

Шубин В. Здесь жил Батюшков // Вечерний Ленинград. 1988. 12 мая.