Очерки истории российской внешней разведки. Том 5
Шрифт:
— Я хотел бы выбрать какое-нибудь колечко, желательно с камешком, — ответил Алексей. Он и впрямь хотел купить подарок Еве: через пару недель у нее был день рождения.
Продавец не спеша повернулся, открыл дверцу старинного резного шкафа и достал оттуда продолговатую дощечку, обтянутую черным бархатом, с прорезями для вставленных в нее колец.
— Пожалуйста, — несколько церемонно произнес он. — Вот наши последние поступления. Прошу обратить внимание на эти кольца: тонкая работа, редкая бразильская бирюза.
В этот момент двое стоявших в дальнем конце магазина посетителей словно по команде быстро подбежали к прилавку, где стоял Алексей. По испуганному
Алексей повернул голову и увидел двух крепких мужчин. Прижавшись спинами друг к другу, они заняли круговую оборону, направив в сторону посетителей и хозяина магазина многозарядные пистолеты.
— Ни с места! Стреляем без предупреждения! — выкрикнул один из злоумышленников. — Деньги и золото! Быстро!
Тот, кто был лицом к Алексею, выхватил у него из рук бархатную дощечку и ловким движением сбросил кольца в мешок. Это было его явным просчетом. Бандит потерял какие-то доли секунды и упустил из виду проворного хозяина магазина. Тот же использовал свой шанс. Упав как подкошенный за прилавок, он мгновенно нажал потайную кнопку. Взвыла мощная сирена, щелкнул замок блокировки, и помещение магазина начало наполняться ярко-оранжевым удушливым дымом.
И в этот момент кто-то потянул на себя дверную ручку и постучал в дверь.
«Ева!» — словно огнем обожгло мозг Алексея.
— Ева, — прошептал он побелевшими губами.
Один из бандитов вскинул пистолет и выстрелил, не целясь, в сторону двери. Затем оба подбежали к прилавкам и, как два заведенных автомата, стали очищать от драгоценностей шкаф, витрины и кассу, сбрасывая все в раскрытый мешок.
Вой магазинного звукового «сюрприза» внезапно перекрыла мощная полицейская сирена. Удар кованого ботинка в дверь, звон разбитого стекла витрины — и в магазин, как в осажденную крепость, ворвался полицейский патруль. К Алексею вернулись силы. Одним прыжком он оказался у двери и с ужасом увидел, что на асфальте лежала Ева. Она была еще жива.
Алексей наклонился и бережно поднял Еву на руки. Он склонил к ней голову и впервые за многие годы зарыдал.
— Я ему отказала, Алеша, — шепотом, выделяя каждое слово, медленное произнесла Ева.
Это были ее последние слова…
…Рабочий день в архиве был на исходе, а я все никак не мог заставить себя перевернуть последнюю страницу личного дела Алексея Кирилловича Морозова. Впрочем, я и без того знал, что он не намного пережил Еву. Несколько месяцев спустя тяжелейший обширный инфаркт свел его в могилу. Алексея Морозова похоронили на родной белорусской земле, неподалеку от Гомеля, а Еву — на городском вашингтонском кладбище. Смерть развела их в разные края…
24. Одиссея одессита
Расхожая истина: разведчиками не рождаются. Ими становятся. В предлагаемом очерке мы хотим рассказать историю разведчика, который, однажды избрав эту профессию, не расставался с ней всю свою жизнь. Во всяком случае по своей воле…
Речь пойдет о Семене Марковиче Семенове, родившемся в 1911 году и жившем в Одессе. Воспитанник детдома, он начал трудовой путь по окончании школы подмастерьем на местной канатной фабрике. Затем переехал в Москву. Поступил и в 1936 году окончил Московский текстильный институт. Хорошо овладел английским языком. В 1937 году был принят на работу в органы государственной безопасности и через год направлен в США.
Семен Семенов — оперработник, внесший заметный вклад в деятельность нью-йоркской резидентуры внешней разведки в условиях предвоенного
«Работая с 1938 года по 1944 год в США, майор Семенов проявил себя как один из самых активных работников резидентуры. Практически создал линию научно-технической разведки в предвоенные годы, — читаем мы в служебной характеристике разведчика. — Он получал ценные материалы от десятков агентов по взрывчатым веществам, радиолокационной технике, авиации…» Резолюция начальника разведки П.М. Фитина на документе: «Способный, инициативный, настойчивый и дисциплинированный работник. Трудолюбив».
И все же главным человеческим качеством Семена Марковича была, пожалуй, его увлеченность. Увлеченность работой, людьми, для которых разведчик был не только «коллегой по общему делу» и обаятельным парнем, но и преданным и искренним другом, которому просто нельзя было отказать во внимании и помощи.
Твен (таким был оперативный псевдоним С.М. Семенова, взятый им «взаймы» у его любимого писателя Марка Твена), казалось, никогда не знал покоя — всегда в деле. То он взахлеб рассказывал коллегам что-то интересное, то мастерил какие-то не всегда понятные приспособления для домашней мастерской или вычерчивал на грифельной доске схемы своих таинственных разведывательных поездок. Иногда он, с головой уходя в дело, буквально забывал все вокруг.
— Твен! — ответа не последовало.
— Твен! — тишина.
— Твен, откликнись же наконец! — далее следовала длинная заковыристая фраза…
Роль знаменитой тетушки Полли и шкодливого Тома Сойера в этом импровизированном диалоге почти дословно повторили более полувека назад в нью-йоркской резидентуре два вполне достойных и весьма уважаемых человека — резидент советской разведки и один из его самых активных оперативных работников. Ни один из них никак не походил на своих литературных прототипов. Резидент был высок, величав, с заметной военной выправкой. Оперработник был полной противоположностью: маленький, стремительный, словно ртутный шарик, вырвавшийся на волю из разбитого термометра. Правда, в момент приведенного выше диалога Твен сидел у складного дачного столика не шелохнувшись, боясь расплескать киселеобразную, резко пахнущую жидкость в небольшом термосе, который он только что достал из холодильника. Нужно было решить задачу по изготовлению контейнера, в котором «кисель» отправился бы в Москву.
Твен был так увлечен своим делом, что не слышал обращенного к нему голоса резидента, решившего еще раз напомнить, что завтра диппочта, что все оперативные и личные письма должны быть упакованы сегодня, что дежурный дипломат отличается повышенным педантизмом и ни за что не возьмет и спичечного коробка после «закрытия почты».
«Самогонную брагу», как назвал содержимое термоса сам Твен, он получил накануне поздно вечером в одном из нью-йоркских баров. Это был штамм очищенного пенициллина — того самого чудо-лекарства, которое позарез нужно было советским госпиталям, чтобы спасти жизни тысяч раненых в последние месяцы Второй мировой войны. Американские союзники были щедры на готовое лекарство, отпускали партии пенициллина в кредит, но когда речь заходила о технологии производства этого эффективнейшего по тем временам медицинского средства, тут, как говорится, «дружба — дружбой, а табачок — врозь». А что значит партия лекарства на целый фронт? Капля в море, не более того. Вот и пришлось энергичному Твену действовать в условиях, приближенным к боевым. Ему к этому было не привыкать. Надо — так надо. «Родина-мать зовет!» — повторял он слова известного в те дни военного плаката.