Очерки из истории канонического права XI–XII вв.: Ансельм Луккский, Феодор Вальсамон, Нерсес Лампронский
Шрифт:
По мере того, как исторические исследования в XX в. постепенно освобождались от общественной миссии, возлагавшейся на них поколениями предыдущего столетия, по мере того, как историческая наука становилась в XX в. уделом избранных интеллектуалов, оттесненных «восстанием масс» на периферию общественной и политической жизни, остывал и широкий публичный интерес к истории борьбы Церкви и Империи в Средние века. Однако именно в первой половине XX столетия крупнейшие представители русской религиозной философии обратили внимание на драматические страницы истории Западной Церкви и попытались дать им оценку, опираясь на духовный опыт и традицию мысли Православной Восточной Церкви.
Как известно, борьба между Папством и Империей разразилась спустя всего несколько лет после Великой схизмы 1054 г. Это обстоятельство подогревало интерес исследователей к истории борьбы за инвеституру. Однако большинство отечественных историков XIX столетия воспринимало историю противостояния Папства и Империи сквозь призму отношения к ней крупнейших немецких медиевистов, в первую очередь Л. фон Ранке. Для таких ученых как Т. Н. Грановский, А. П. Лебедев, Ф. А. Курганов, В. В. Болотов это противостояние было лишь институционным конфликтом, подчеркивающим безмерность претензий средневекового Папства на политическую власть, и
Главный вывод Е. Н. Трубецкого заключался в том, что способность Папства оказать вооруженное сопротивление авторитету императорской власти, освященной почитанием с Каролингских времен, зиждилась на богословском учении блаженного Августина о Граде Божьем. Именно это учение было в XI столетии воспринято как руководство к действию такими последователями идей блаж. Августина как Петр Дамиани и Гильдебрандт. Спустя два с лишним века то же учение было подвергнуто беспощадной критике и развенчанию итальянскими мыслителями раннего Возрождения Якопоне да Тоди и Данте Алигьери. Как отмечал Е. Н. Трубецкой, «аскетическая реформа церкви неизбежно должна была повлечь за собой увеличение земного могущества церкви в сфере экономической и политической; в этом бы еще не было никакого противоречия, если бы сторонники преобразований умели уловить отличие между порядком сверхчувственным и порядком материальным, между царством не от мира сего, которое берется силой свободного подвига человека, и той чувственной материальной сферой, где властвует естественная необходимость. На самом деле это различие не сознается ясно ни теоретиками-писателями, ни практическими деятелями-иерархами» [9] . Далее философ продолжал свою мысль: «Пользуясь услугами империи против римской знати, опираясь на меч норманнов против той же знати, а при Григории – и против империи, и прибегая к защите герцога Готфрида против норманнов, Папы вынуждены беспрестанно опираться на мирские власти, меняя одну зависимость на другую. Искусно пользуясь соперничеством мирских властителей между собой, апостольский престол может беспрестанно менять своих союзников, а потому не может быть ни порабощен, ни подчинен на долгое время исключительному господству кого-либо из них. Но эта относительная независимость Папства далеко не соответствует тому идеалу церкви, свободной от мира, о котором мечтают сторонники преобразований. Главным препятствием к совершенному и всестороннему осуществлению идеала святительской теократии служат его глубокие внутренние противоречия» [10] .
9
Трубецкой Е. Н. Религиозно-общественный идеал западного христианства. СПб., 2004. С. 318.
10
Там же. С. 544.
Увы, нам остается только предполагать, вспоминал ли Е. Н. Трубецкой о христианском подвиге Матильды Тосканской, Ансельма Луккского и горстки верных им рыцарей в тот момент, когда он в марте 1920 года находился у последней черты в осажденном большевиками Новороссийске, и когда вместе с ним оказалась у этой черты вся Добровольческая армия, воплощавшая рыцарские устремления русских офицеров и солдат, которые, по выражению И. Ильина, отказались от права на бесчестие? Думал ли он о том, почему сбылись предчувствия В. С. Соловьева, и почему в отличие от Римской Церкви XI в. Православная Российская Церковь XX в. подобно своей матери – великой Церкви Константинопольской – оказалась предана безбожным гонителям?
Спустя некоторое время после крушения в России христианской государственности другой выдающийся русский философ А. Ф. Лосев, рассуждая о мировоззренческих основах римско-католического духовного опыта и невольно развивая идеи Е. Н. Трубецкого, пришел к выводу о том, что в основе римско-католической традиции лежит неизжитый и непреображенный христианским опытом платонизм. Этот платонизм, воспринятый через посредничество блаженного Августина деятелями Клюнийской реформы в XI в., привел, по мнению А. Ф. Лосева, к идейному и практическому противопоставлению духовной и плотской жизни и, как следствие, предопределил насильственное внедрение целибата, клерикализацию церковной жизни и политическую борьбу между Папством и Империей. Бесспорно, в подобном утверждении кроется определенное ущербное упрощение всей сложной гаммы идей и движений, характерных для эволюции латинского богословия. Несомненно также и то, что в предложенную А. Ф. Лосевым схему не укладывается теологическая система Фомы Аквинского и его творческий метод христианского переосмысления Аристотеля, философия которого активно использовалась и Восточными Отцами Церкви в IV в. Однако, очевидно, что история борьбы между Папством и Империей в Средние века, деятельность наиболее выдающихся представителей Римской Церкви – к которым, без сомнения, принадлежит упоминавшийся Ансельм Луккский – является в значительной степени ключевым, поворотным пунктом в истории христианства. Не кроются ли причины внешнего авторитета и миссионерской инициативы Римской Церкви, сохраняющиеся и в нынешние времена, в том, что некогда ее сыны сумели отстоять достоинство и свободу своей духовной матери с мечем в руках? Насколько оправдан подобный метод христианского делания с православной точки зрения, если в традиции Православной Восточной Церкви убийство на поле брани, политическое и военное принуждение воспринималось такими церковными иерархами как патриарх Тарасий и патриарх Полиевкт в качестве зла, которое не может благословляться Церковью. Если святитель Василий Великий отрицал саму возможность ведения Священной войны, если патриарх Тарасий призывал своих пасомых расценивать «победу как беду», если патриарх Полиевкт отказался принимать предложение императора Никифора Фоки о канонизации воинов, погибших в боях с иноверцами как мучеников, то не является ли, в таком случае, трагическая
С нашей точки зрения, исчерпывающий ответ на подобные вопросы уже дан Е. Н. Трубецким в работе, посвященной миросозерцанию В. С. Соловьева. По словам мыслителя, «Православие есть христианство по преимуществу мистическое, а римское католичество, наоборот, – христианство по преимуществу практическое. В этом и состоит наиболее глубокая разница между обеими церквями… Римско-Католическая Церковь утверждает свой центр в мире, а Православная вне мира» [11] . Коль скоро это так, следовательно, обеим Церквям свойственны исторические искушения, проистекающие из особенностей их призвания.
11
Трубецкой Е. Н. Миросозерцание Владимира Соловьева, М., 1913. Т. I. C. 483, 490.
Настоящее исследование представляет собой попытку представить историю главного эпизода противостояния Папства и Империи в Средние века – борьбы за инвеституру в конце XI в. – сквозь призму жизни и творческого наследия выдающегося канониста и писателя средневековой Италии Ансельма Луккского, деятельность которого во многом характеризует григорианскую реформу и ее практические результаты. Отчужденность Ансельма Луккского от традиции Восточного христианства, невольная полемика с византийскими канонистами, свойственная его юридическим компиляциям, приверженность Ансельма духу латинского богословия делают его достаточно типовым и, вместе с тем, по-своему ярким персонажем истории латинского Запада в период разделения Церквей.
Отношение Ансельма Луккского к схизматикам и еретикам, на многие века определившее канонический централизм Римско-Католической Церкви, ансельмовская концепция взаимоотношений Церкви и государства заслуживает сравнения с тем, как воспринимались раскольники, еретики, светская власть – внешний мир в целом – в церковно-общественном сознании на христианском Востоке в эпоху, современную – или почти современную – борьбе за инвеституру. Положение Византийской Империи, осмыслявшейся ее гражданами в качестве единственного законного правопреемника Великого Рима, отношения Православной Восточной Церкви с Армянской Апостольской Церковью и с армянами в целом являют иную модель диалога между христианскими общинами, пребывающими в расколе, нежели концепция, предлагавшаяся Ансельмом Луккским в условиях борьбы за инвеституру. Во многом это обстоятельство было связано с традиционным для Ближнего Востока религиозным синкретизмом, и соседством представителей самых разных христианских церквей: Православной Восточной Церкви, Армянской Апостольской Церкви, Сиро-Яковитской Церкви и Ассирийской Церкви Востока. Через полтора века после кончины Ансельма Луккского его своеобразными оппонентами станут Альберт Великий и Фома Аквинский. Великие схоласты были воспитаны в иных исторических условиях – в условиях непрекращавшихся Крестовых Походов. Они опирались на реальный опыт сосуществования франков и ромеев, франков и сарацин, что давало им основания признавать право самостоятельного существования Церкви Византийской Империи при условии, разумеется, признания ею примата Папы.
На христианском Востоке своеобразными оппонентами Ансельма Луккского очень скоро, в следующем XII столетии, станут Феодор Вальсамон и Нерсэс Лампронский.
Сравнение латинского и восточно-христианского опыта отношений Церкви к схизматикам и светской власти, формировавшегося во второй половине XI в. – вскоре после т. н. Восточной схизмы, – предпринятое нами на основании сопоставления приводимых в настоящей монографии очерков, позволит выделить определенные специфические черты, характерные для византийской и армянской церковно-политической практики и ее отличие от принципов Римско-Католической Церкви.
Париж, Семинер де Карм,
4 сентября 2017 г.
Ансельм Луккский: экклезиология и политика
Церковная история Италии в XI столетии представляет собой череду драматических событий, расколовших христианский мир. Эти события были обусловлены Клюнийской реформой, Великой Схизмой 1054 г. между Римом и Константинополем, и борьбой за инвеституру между Папством и императорами Священной Римской империи. Историографическая традиция изучения истории средневековой Церкви в лице наиболее крупных своих представителей: Л. фон Ранке, А. М. Грановского, Н. Д. Фюстель де Куланжа, И. М. Гревса, Й. Лортца и многих других единодушно признает, что Римская Церковь входила в XI столетие, будучи подвластной принципам «германского цезарепапизма», – цезарепапизма во много раз более жесткого, чем византийский цезарепапизм. В то же время указанное столетие завершалось для Римской Церкви той упорной борьбой за церковное обновление и свободу от светской власти, которой повсеместно приписывается наименование «борьбы за инвеституру». Действительно, противостояние Римских епископов и светской императорской власти, окончательно принявшее при Григории VII внешнюю форму вооруженной борьбы за право инвеституры епископов и аббатов, оказала важнейшее влияние как на всю Западную Церковь, так и на средневековое итальянское общество. Можно с уверенностью утверждать, что эта борьба, начавшись как канонический конфликт Папы и Императора, очень быстро превратилась в конфликт между двумя принципами существования земной Церкви. В значительной степени этот конфликт уже был предопределен движением патаров против клира Миланской архиепископии, лидеры которого, пожалуй, впервые попытались воплотить идеалы Клюнийского движения в общественной и политической жизни, попытались изменить – причем изменить насильственно, а не соборно – привычный для раннесредневековых поколений церковный modus vivendi. Борьба за инвеституру позволила в определенный исторический момент каждому активно мыслившему христианину, как в Италии, так и за ее пределами, публично обнаружить свое понимание устройства церковной жизни; дала возможность, образно выражаясь, «сорвать маску» условной, прививавшейся еще с эпохи Каролингов, церковно-имперской благопристойности.