Очерки о биографии и творчестве
Шрифт:
Воображение подпитывается и различными рассказами, живущими в сознании крестьян, о страшных приключениях с гадальщицами, которыми запугивают девичье сознание старухи и пожилые женщины. И только теперь, после бытового освещения праздника, передав описание мироощущения народа, Максимов вводит рассказ крестьянки Евфросиньи Рябых из Орловского уезда, являющийся плодом народной фантазии.
Максимов отмечал бытовой характер православных обычаев, обрядов. Так, Рождественский сочельник повсеместно проводится крестьянами в самом строгом посте. Едят только после первой звезды, причем сама еда в этот день обставляется особыми символическими обрядами. Перед заходом солнца крестьяне становятся на молитву, потом зажигают восковую свечу, под образами ставят не обмолоченный сноп ржи и кутью. Солома и не обмолоченный сноп составляют непременную
Символические образы, возникшие в крестьянском сознании, соотносятся с практическим опытом простолюдинов. Все приметы связаны с урожаем. Максимов двояко относится к вере крестьян в приметы. С одной стороны, в большинстве своем считает их порождением наивности и первобытности, а, с другой стороны, некоторые из них «делают честь» народной наблюдательности, характеризуют пытливость крестьянского ума. Не только приметы составляют народное миропонимание. Народная фантазия придумала целый кодекс гадания об урожае.
Исполняют крестьяне и обряд водосвятия, совершаемого в канун Богоявления, считая его особо важным торжеством. Максимов замечает, что этот день крестьяне проводят в строжайшем посте, а во время вечерни маленькие деревенские храмы обыкновенно не могут вместить всей массы молящихся. Святую воду, принесенную из церкви, крестьяне пьют, кропят ею весь дом в уверенности, что это предохранит от напасти и «дурного глаза». Они верят в целебную силу этой воды, твердо убеждены, что она не может испортиться, а если замерзнет, то на льду получится ясное изображение креста. Такое же священное значение приписывается крестьянами не только воде, освященной церковью, но и обыкновенной речной воде, которая в канун Крещения получает особую силу. В празднике Крещения, в его своеобразных обрядах и обычаях, христианская вера как бы переплетается с языческими суевериями. Многовековая культура трудового народа по-своему ассимилировала христианские верования. Православное бытописание, к которому обратился Максимов, является одним из интереснейших элементов народной культуры, которую так высоко ценил писатель.
Христианские праздники сочетаются с общим ритмом трудовой крестьянской жизни, с их думами, чаяниями, магическими действиями, связанными с заботой об урожае, прибыли скотины и т. д.
Приведенные нами только отдельные картины духовного быта крестьянского православия свидетельствуют об отдельных сторонах жизни народа, подмеченных писателем, об их соотнесенности с религиозно-нравственным сознанием русского крестьянина. Вместе с тем, характеризуя особенности художественной манеры писателя, его стремление не просто регистрировать, описывать этнографические детали, ритуалы и атрибуты праздничного христианского календаря, исполняемого на Руси, мы отмечаем его стремление не просто раскрыть, описать праздник, но и создать атмосферу восприятия праздника, выразить настроения крестьянской массы, подчеркнуть бытовой, жизненный характер исполняемых обрядов, не отделимых от повседневной жизни народа. В очерке Максимова художественная изобразительность переплетается с научной этнографией.
На какие нравственные ценности опирался писатель в своих контактах с народной культурой? Как осуществлялось художественное освоение ее писателем? Каковы корни и истоки контактов с ней?
Максимов, наряду с Н.С. Лесковым, является одним из самых «укорененных» в национальной культуре писателей. Корни и истоки творчества Максимова связаны не только с изучением жизни народа как наблюдателя, фиксатора событий, собирателя. Он слился с ним, чувствовал его, сроднился тесно с русской природой и русской жизнью, глубоко понимал быт
Фольклорно-этнографические впечатления входят в сознание писателя подлинными чертами крестьянского быта, отдельными аксессуарами крестьянского обихода от изб и деревенских трактиров с их атрибутами до зимних «засидок» баб с прялками, коклюшками, святочными гаданиями, обрядами, свадьбами, народными песнями, метким словом и юмором. Точно подобранные песни, пословицы, легенды даже в жанре похождений («Куль хлеба…») создают социально-этнографические черты и особую целостность в изображении явлений народной жизни. Постижение крестьянского мира писателем достигается и изобилием его встреч с героями будущих очерков, разнообразными народными типами. Первоисточники демократических устремлений и насыщенности художественного сознания писателем народной культуры — это не только страннические годы (хождения в народ), из которых выносится круг фольклорно-этнографических явлений действительности, породивших целые циклы очерков — «Лесная глушь», «Год на Севере», «Куль хлеба и его похождения», «Бродячая Русь…» и др. Очевидно, что в них отразилось художественное осмысление внутренней сущности социального и морально-философского крестьянского быта, целесообразности исторически сложившегося жизненного уклада, художественной обрядности поэзии народного творчества, образности языка. Очерки написаны от лица народа, пронизаны крестьянским взглядом на мир, здравым смыслом и простодушием. Максимов поэтизирует крестьянскую жизнь в обыденности ее нравственно-эстетического ритуала как элемента народной культуры, но, вместе с тем, ведет беспощадную критику ее темных сторон с позиций крестьянского миросозерцания.
Впечатления детства и юности, почерпнутые писателем на родине в глуши Костромской губернии, сближение с простонародной сельской стихией, с родной природой и по-нищенски бедным, но умным и щедро- талантливым народом, сохранившейся древней народной культурой, с особенностями крестьянского быта, его обычаями, обрядами также объясняют истоки его творчества. Так значительно это влияние на формирование «народнического» писательского таланта Максимова и его демократических убеждений, что описание посада Парфентьева войдет в его художественный цикл «Лесная глушь».
Именно в родных местах зародилась любовь писателя к той, «беспомощной нищете, которая ласкала и любила его». В рассказе «Грибовник» Максимов писал: «В самой далекой глуши одной из отдаленных и глухих северных губерний наших, в двухстах верстах от губернского города, завалился бедный городок — посад Парфентьев — красивое лесное место с первозданною природой… Дорога в Парфентьев от губернского города Костромы начинается сразу лесами… Подъезжая к Парфентьеву, оглянитесь: много ли таких картинных местностей на Руси святой? Кругом обступили горы… По горам стоят густые сухие леса, так называемые боры… Леса кажутся в таком изобилии, что будто разлилось лесное море, среди которого даже не видать и этих блестящих островков с лугами и селениями. Огромное беспредельное море лесов, среди которого становится даже положительно страшно… Воздух пропитан ароматом окрестных сосновых лесов и пропитан смолой»12.
Однако за всей величественной первозданной природой от внимательного взгляда писателя не скрывается беспомощная бедность посадского народа. «Бедность жителей поражает всякого при первом взгляде: нет ни одного каменного дома, а большая часть деревянных прогнили до слез, покривились и полуразрушились. Наряд жителей — шитье из домотканых материй… Окрестные крестьяне все сплошь обуты в дешевый продукт березового и липового дерева: в шептуны и лапти… Словом сказать, — замечает писатель, — посадская бедность сквозит отовсюду»13.
Контакты с народной национальной культурой служат Максимову опорой в поисках нравственных идеалов, объясняют истоки его художественно-образного мышления и определяют специфику его «народного творчества», в котором синтезируется литература с народной культурой, поиск героя ведется писателем через духовное, нравственное, национальное осознание русского человека. Народная культура и форма народного сознания моделируют взаимодействие человека в его нравственной и эстетической сущности и мира как выражения нравственных ценностей народа.