Очерки о пионерах-героях
Шрифт:
– Разреши нам, - сказали два Володи.
Ночью политруку Трофимовцеву доложили, что в отряд пришли два юных связных. Одежда на них висела клочьями. От самого дома до леса они проползли.
Вечерняя молитва
Уже два раза приходила Володе Сергейко повестка явиться на сборный пункт для отправки в Германию, а ему нипочем. На третий раз за ним пришел сам жандарм и спросил, не хочется ли пятнадцатилетнему Володе покормить вшей в тюрьме. Если только он желает променять светлую жизнь на отчизне Гитлера на неволю - это легко сделать!
Староста, приведший в
– Если тебе, сопляку, выпало такое счастье - целуй пана в руку, рожа поганая! Где там хаму понимать свое счастье! Чтоб твоего и духа в нашей деревне не было!
– не унимался он.
– Вечером придешь ко мне за разъяснением, как надо верой и правдой служить нашим избавителям.
Жандарм кивал головой в знак согласия со старостой, а потом заявил:
– Чтоб на рассвете был готов!
Утром к вагонам-телятникам нельзя было протолкнуться.
Всем, кто провожал, хотелось подойти ближе к вагонам, чтобы еще раз прижать к груди родное дитя. Но за четыре метра от вагонов вдоль эшелона с винтовками наизготовку стояли гитлеровцы и не разрешали никому близко подойти к плененной молодежи.
Слезы лились ручьем.
– На кого же вы нас покидаете?
– причитали женщины, как по покойникам...
У вагона, где стоял за загородкой Володя Сергейко, собрались дети. Не по-детски печальны были их лица. Нина Хомко тихо всхлипывала и вытирала худенькое личико передником. Маленький Володя Косило поминутно шмыгал носом.
Вдоль вагона с гордым видом шагал жандармский переводчик Лис. К нему из толпы обратился пожилой мужчина:
– Благодетель, пане Лис, будь добр, переведи их высокоблагородию, что я хочу подойти вон к тому молокососу из нашей деревни. Нужно его поучить уму-разуму, чтобы от всех нас низкий поклон передал всесильной Германии!
– Это староста из Карповцев, - перевел Лис жандарму, и тот кивком головы разрешил ему подойти к Володе Сергейко.
– Я вам завидую!
– кричал староста, поглядывая на почерневшие лица молодежи.
– Если бы мне только разрешили ехать с вами! За большое счастье посчитал бы!
И, обращаясь к Володе Сергейко, заметил:
– Про бога не забывай! Будешь вечером ложиться спать - помолись. На сердце сразу же светлее станет.
– Помолюсь, дяденька, - покорно ответил Володя.
Засвистел паровоз, и вскоре за холмом скрылись родные поля, в стороне остался Хомин Бор.
"По-мо-лись! По-мо-лись!" - выстукивали колеса вагонов. И каждый раз, когда Володя вспоминал эти слова, ему становилось радостно и тревожно: что ждет его вечером?
И теперь Володя вспоминает минуты побега: как поезд замедлил ход при подъеме, как выбросился из вагона, как катился с откоса вниз, в заросли вербы; о холодных ночах, которыми пробирался назад, к друзьям.
Это "выдуманный староста", как в мыслях назвал Володя подпольщика Константина Николаевича, посоветовал ему бежать.
Только к исходу восьмого дня пришел Володя в Карповцы. Присел на минутку на завалинку под окном своей избы, послушал, как мать, всхлипывая, ворочалась в постели, и пошел к своему тезке Володе
Под задней стеной хлева была дыра, в которую не однажды пролезали пареньки, минуя двери. Володя Сергейко пролез сквозь нее и очутился на теплом душистом сене. Он подполз к спящему другу, прилег к нему, согрелся и, обессиленный, вскоре уснул.
Проснувшись, увидел, что друг уже сидит над ним и смотрит так, будто не верит своим глазам. Наконец он крепко ударил его по плечу и восхищенно сказал:
– Эх, и молодец же ты! Удрал все-таки?
– Что у нас слышно?
– не терпится Володе Сергейко.
– Вчера взялись помогать деду погибшего Николая Северина навоз вывозить из хлева. Дед и не заметил, как мы вынесли оттуда три винтовки и две гранаты "Ф-1", их не успел Николай передать в партизанский отряд.
Выспавшись днем у друга, Володя ночью зашагал по знакомым тропинкам в партизанский отряд.
Вот несколько эпизодов о том, как в годы Великой Отечественной войны в деревне Карповцы Волковыского района Гродненской области сражался с фашистами "Пионерский тайник".
"БАБА СЕЯЛА ГОРОХ..."
А.Красноперка
Этот дом под номером 25 стоял на Немиге. Тут в 23-й квартире жила во время войны семья партийного работника Николая Евстратовича Герасименко.
...На ступеньках старой деревянной лестницы сидит русоголовая, небольшого роста девочка. Она тихонько напевает и пристально глядит вперед. Вот к ней подходит мужчина, задает какой-то вопрос, и она отвечает ему. Мужчина поднимается на второй этаж. Вскоре у дома появляется еще один человек. Он также обращается к девочке и также идет по лестнице.
Это десятилетняя Люся Герасименко, дочь Николая Евстратовича, встречает коммунистов-подпольщиков, собравшихся на сходку.
А когда в конспиративной квартире началось заседание руководителей подпольных групп, Люся собрала всех детей двора и начала играть с ними в прятки, классы. И никому из них не приходило в голову, что в это время Люся выполняла ответственное поручение.
Вдруг около дома остановились гитлеровцы. Люся во весь голос начала петь совсем безобидную детскую песенку "Баба сеяла горох". А в квартире, услышав песенку, мать Люси, Татьяна Даниловна, взялась раскладывать на тарелки нехитрую закуску. Что ж, пусть теперь заходят непрошеные гости: у Герасименков сегодня просто семейный праздник, вот и пришли родные и знакомые. Документы у всех в порядке.
Когда подпольщики разошлись, Николай Евстратович позвал дочь, ласково погладил по голове, долго и нежно всматривался в глаза.
– Завтра в обед, доченька, пойдешь к заводу на Серебрянку. Там у забора тебя будет ожидать человек в вышитой косоворотке. Передашь ему этот пакет. Будь осторожна - здесь листовки...
Все больше и больше помогала Люся родителям в подпольной работе. Она подкарауливала колонны военнопленных и передавала им записки, разносила в разные концы партизанскую литературу, медикаменты. Это ее рукой были расклеены листовки на воротах.