Очерки по истории русской церковной смуты
Шрифт:
Горькое чувство охватывает и тех, кто в простоте сердца доверился им, и тех, кто напрасно пытался остановить их. Они увлекли за собою часть наших братии, а теперь, как, например, епископ Мануил, публично признают свои ошибки (?). Сколько опять слез и мук из-за прошлой уверенности в непогрешимости, из-за их епископского самоутверждения, вопреки предостерегающим голосам епископов Церкви Российской и многих-многих пастырей!
Братья, одумайтесь, посмотрите, куда вас ведут архиереи, не желающие считаться с голосами пастырства, давящие своим авторитетом сана, толпе, перед которой
Неужели жизнь не учит вас, не заставляет видеть, как гибнет и раздирается Церковь наша?
Неужели те, кто сразу верно учли ценность работы епископа Мануила, как раньше «нейтральность» автокефалистов, и вас предупреждали об этом еще год назад, во время «мануиловской славы», неужели они заслуживают только порицания и недоверия. Нам дороги не отдельные епископы или партии, группы, — нам дорога Церковь Божия, пастыри Церкви — те, про кого Господь сказал: вы соль земли — оставьте свою привычную безличность.
Во имя блага Церкви станьте сами руководителями жизни церковной в общинах ваших, ибо старый епископат потерял Кормчего Церкви, и дух современного монашества так далек от Христовых заветов.
Станьте против архиерейского самовластия, за восстановление древнехристианского епископского служения, не губящего, а спасающего людей.
Возьмитесь за обновление Церкви Русской». (Церковное обновление, Рязань, 1925, 10 января, № 1, с. 5.) Имя епископа Мануила осталось, однако, на многие десятки лет памятным верующим ленинградцам. Между прочим, о его пребывании в Ленинграде написано много стихов. Эти простые, безыскусственные стихи, очень слабые по форме, тем не менее хорошо характеризуют тех простых, но искренне верующих людей, которые окружали владыку. Приведем поэтому здесь некоторые из них.
17/30 сентября 1923 г.
Мы помним этот чудный день, Среди духовного затишья и скорбен Явился ты, и снова Церкви сень Собрала заблудившихся детей. С каким горячим умиленьем Мы слушали твой вдохновенный зов — Он развевал далеко все сомненья, Беречь свою молитву каждый был готов. Нет, не забыли мы тебя, родной отец, В душе звучат святые наставленья. Прими ж привет из глубины сердец И осени детей своих благословеньем.
Любовь верующих ленинградцев к епископу Мануилу выразилась с особой силой во время похорон матери Преосвященного, умершей вскоре после ареста и ссылки епископа. Погребение матери епископа Мануила было совершено в Александро-Невской Лавре. Отпевание совершал вновь назначенный патриархом наместник Лавры епископ Шлиссельбургский Григорий (Лебедев) в сослужении 42 священников и 17 диаконов.
На могиле матери епископа Мануила — такие же простые и бесхитростные, как и приведенные выше, стихи:
Славного сына славная мать, Окончила путь ты земной. Окончила сердцем скорбеть и страдать, Найдя себе вечный покой. А сын на чужбине далекой, Изгнанник за веру Христа, Не знает, что горем сломленная, Лежишь ты под сенью креста. Что сжалился
Козлов А.Н.
Период «мануиловщины» вошел в историю Русской Церкви как период великого религиозного народного движения, как прообраз тех великих религиозных движений, которым предстоит еще в будущем обновить и преобразить Святую Русскую Церковь и весь мир.
И в этом — величайшее историческое оправдание движения и великая заслуга перед Церковью «махонького» архиерея, пламенно религиозного, чистого, правдивого человека — митрополита Мануила.
Между молниями. 1924 год
Оглушительный раскат грома, ослепительная вспышка молнии. Пауза. Только серые тучи нависли. Шум ливня. Хлюпанье под окнами. Это затишье, но тоскливое и мрачное затишье. Перед новым, еще более страшным ударом. Таким затишьем между молниями была эпоха нэпа. После тяжелых героических дней гражданской войны — плесень быта, мещанства, пошлость — пустота в сердцах.
Подернулась тиной
военная
мешанина. И сразу полезло
из всех щелей Мурло
советского
мещанина, —
восклицал В. Маяковский (стихотворение «О дряни»).
Революционные лозунги, еще недавно потрясавшие мир, становятся в это время составным компонентом мещанской фразеологии. Именно в это время антирелигиозная пропаганда приобретает тот жирный налет пошлости, который присущ ей и в наши дни.
Известная журналистка тех дней З.Рихтер очень тонко уловила эту новейшую фазу антирелигиозной «работы» в своей корреспонденции, присланной из подмосковной деревни.
«Канун Сретения. Ветвистые липы с лицемерной вдовьей скромностью прикрыли затейливым кружевом пылающий румянец заката. Белым голубем, срываясь с деревенской колокольни, плывет над снежными крышами благовест, — рисует она в начале статьи деревенский ландшафт. — А из «изобки» (избы-читальни) как буйный протест отжившим традициям, нарушая благочестивую тишину молитвенного часа, врывается гармонь. Перед освещенными окнами на снегу весело пляшут «карманьолу» световые зайчики. В избе темноликие «боги», расставленные сообразно чину на полках, и не менее строгие, бородатые, с серебряной проседью, мужики и замужние бабы с младенцами на руках, снисходительно расправив жесткие морщины, смотрят, как по-новому веселится новая молодежь.
На лавках, вдоль стен, под вырезанными из газет и журналов фотографиями «Горок», Ленина живого, улыбающегося, и в гробу, — сидят парни. Отдельно — девицы. Посреди избы, друг перед другом — красивая, молодая пара. В неуклюжих больших валенках, с непринужденной грацией, которая милее искусства босоножек, девушка то по-старинному плывет павой, глядя через плечо на парня, то по-новому, с комсомольской удалью выделывает мальчишечьи коленца.
Предложил мне Ванька брак, Отказала Ване я. Ванькин тятька есть кулак, — Не нашего звания.