Очерки по истории русской церковной смуты

Краснов-Левитин Анатолий Эммануилович

Центральные власти не того хотели — «Помгол» должен был вызвать столкновение и свалить вину на духовенство. Между Москвой и Петроградом начались переговоры. Когда через несколько дней уполномоченные митрополита явились для переговоров, обстановка была уже иная. Их встретили новые люди. «Никаких переговоров, никаких жертв. Все принадлежит власти, и она возьмет свое, когда сочтет нужным. Духовенство должно лишь призвать к спокойной сдаче». Митрополит, узнав о новом обороте дела, был глубоко возмущен. В своем моральном авторитете он видел опору против провокационного столкновения, а большевики уничтожили эту возможность. Он послал на двух листах заявление «Помголу», где, указав все возможные последствия, говорил, что он обратится к верующим с призывом не оказывать сопротивления при изъятии ценностей, но благословить этот акт, как кощунственный, он не может.

Прошло несколько дней. Начали описывать церковные ценности, начались беспорядки. «Помгол» молчал.

24

марта в «Красной газете» за подписью 12 лиц, между ними свящ. Красницкого и Введенского, появилось письмо. В письме, написанном очень резко, говорилось, что духовенство вообще, и петроградское в частности, объято контрреволюционными настроениями, что оно, пользуясь удобным моментом, хочет оттянуть сдачу ценностей. Авторы письма требовали немедленной сдачи. Письмо оправдывало советскую власть. Петроградское духовенство было обескуражено. Обвинение в контрреволюции грозило серьезными последствиями. Состоялось общее собрание духовенства, на котором присутствовало около 500 человек. Введенский нагло защищался, Красницкий лишь язвительно улыбался, поглаживая бороду. Страсти разгорались. В это время приехал митрополит. В своем слове к собранию он говорил, что оценивать письмо сейчас не время. На улицах каждую минуту может начаться кровопролитие. «Помгол» молчит. Нужно единение. В заключение он предложил послать в «Помгол» людей, приемлемых для «Помгола», священников Введенского и Боярского.

Начались переговоры. В советских газетах появилось сообщение о договоре между митрополитом и советской властью — советская власть изымает ценности, а митрополит призывает к спокойствию. Советская власть обязуется не допускать никаких кощунств, не чинить издевательств, допустить выкуп деньгами священных предметов и т. д. Настроение было мирное.

В это время совершается церковный переворот. Живоцерковники обманным путем захватывают власть. Введенский пытался утвердить власть ВЦУ (Высшее Церковное Управление) в Петрограде. Он явился к митрополиту Вениамину и потребовал от него подчинения ВЦУ.

Кроток был митрополит, но он почувствовал, что должен, может быть, впервые, сказать властное слово. Он обратился к духовенству и верующим с призывом не признавать ВЦУ, считать участников его похитителями церковной власти. Введенский же был объявлен находящимся вне церковного общения до той поры, пока не раскается и не признает своих заблуждений.

Большевики буквально взбеленились — они знали, что выступление митрополита убьет «живую» церковь. Появились раздраженные статьи, где говорилось о «белогвардейском акте отлучения революционного священника», о том, что «меч митрополита опустился на голову священника». Убить митрополита немедленно не было смысла: надо было попытаться его очернить, пытаясь воздействовать на него страхом, угрозами, сломить его моральный авторитет.

Введенский в сопровождении коммуниста Бакаева [30] вторично явился к митрополиту. Они требовали от митрополита отмены постановления о ВЦУ и Введенском. В случае несогласия угрожали митрополиту гибелью. Митрополит ответил: «Делайте, что хотите, а я ни от одного слова не откажусь».

Митрополит сознавал, что час жертвы приближается. Он созвал близких людей, сделал соответствующие распоряжения. Он просил всех сохранять спокойствие, просил призвать к этому и народ. В день ареста митрополита у ворот Александро-Невской Лавры, где жил митрополит, разыгралась сцена, навеки памятная всем, кто при ней присутствовал. Митрополит возвращался в Лавру. У ворот Лавры его поджидал бледный человек, старательно прятавшийся в тени. Казалось, он хотел влипнуть в стену. Митрополит приблизился. Лицо притаившегося вынырнуло из мрака. Введенский. Они остановились, глядя друг на друга. Сатанинская злоба и вместе нечеловеческое мучение были в глазах Введенского. Митрополит поднял было руку для благословения, потом опустил и молча прошел мимо. В это время в покоях уже шел обыск. Митрополиту объявили, что он привлекается к ответственности по обвинению в сопротивлении изъятию ценностей. В течение дня митрополит находился под домашним арестом, а ночью его перевезли в дом предварительного заключения.

30

Председатель Петроградского ГПУ. Расстрелян совместно с Зиновьевым по приговору в августе 1936 г.

Комитет Политического Красного Креста узнал об аресте, имел суждение. По делу митрополита Вениамина было привлечено 36 человек. Встал вопрос о защите, и защита была поручена Я.С.Гуровичу. Я.С.Гурович на предложение взять на себя защиту ответил, что, если комитет признает необходимым, чтобы защищал он, Гурович, он согласен, но просит предварительно принять во внимание, что он еврей: всякое упущение, ошибка, с одной стороны могут иметь роковые последствия для подсудимого, с другой — могут стать козырем в руках антисемитов. Власти с делом, по-видимому, не спешили. Процесс должен

был начаться через несколько месяцев. Но неожиданно 7 июня заключенным был роздан обвинительный акт и было указано, что дело назначено к слушанию на 10 июня. Митрополит Вениамин из тюрьмы обратился непосредственно к Я.С.Гуровичу с просьбой не отказаться от защиты. Митрополит в своем обращении к Я.С.Гуровичу говорил, что нужно защищать не его, митрополита Вениамина, а церковь, что лично он верит ему и просит отложить все страхи и опасения, принять на себя защиту. Гурович дал окончательное согласие. В связи с принятием на себя защиты Гуровичу пришлось долго задержаться в Трибунале. Вернулся домой только около 12 часов ночи. Несмотря на полуночный час, застал дома массу народа — родственники и друзья заключенных пришли просить взять на себя защиту. Гурович ответил отказом. «Я взялся защищать владыку-митрополита и поэтому не могу уже взять ничьей защиты». И присутствовавшие, забыв о своем, просили его приложить все усилия к тому.

10 июня начался процесс. Дело слушалось в помещении бывшего Дворянского собрания. Невский проспект был усеян народом, а от Гостиного двора народ стоял компактной массой. Толпа собралась с утра, ожидая проезда митрополита. Когда увидали, упали на колени, запели: «Спаси, Господи, люди твоя». Митрополит благословлял стоявших. Пройти, казалось, было невозможно. Но, услыхав слова: «Дайте дорогу защитнику митрополита», народ расступался. Сияние той огромной любви, которой пользовался митрополит, пало и на защитника…

«Ввести подсудимых»… Из двери показалась, извиваясь змеей, вереница людей, а впереди всех — митрополит в белом клобуке. Все, присутствовавшие в зале суда, встали. Это повторялось всякий раз, когда вводили подсудимых. Председатель Трибунала протестовал было, грозил всех удалить, но в конце концов махнул рукой. Митрополит Вениамин и на суде был таким же, каким все его знали раньше.

Другие подсудимые. Среди них следует прежде всего назвать архимандрита Сергия — в прошлом член Государственной Думы Владимир Павлович Шеин. В отношении пламенной веры он походил на митрополита. В остальном же был полной противоположностью митрополиту, начиная с внешности. Огромные, пламенные глаза, аскетическое лицо, громкий голос. Он все силы политического дарования и незаурядного красноречия отдал на служение делу церкви. Митрополит Вениамин на все отвечал кратко. Арх. Сергий при всяком удобном случае произносил пламенные речи. Митрополит Вениамин не боялся смерти, но и не искал ее; арх. Сергий хотел актом мученичества запечатлеть свою веру. Из какой духовной глуби восстали эти два главных героя процесса? Временами некоторые из присутствовавших переживали такое чувство, что вся современность, все совершившееся кругом нереально, а реально то, что внесли сюда эти два человека.

Далее — Юрий Павлович Новицкий, профессор университета, крупный юрист, человек дела, с огромной памятью.

Иван Михайлович Ковшаров — человек умный, убежденный, решительный. Он знал о своей участи, знал, что ему живым уже не уйти. В отношении большевиков держался иронически спокойно, беспощадно высмеивая их при всяком случае.

В качестве прокурора выступал бывший действительный статский советник Драницын, бывший преподаватель истории в привилегированном учебном заведении для девиц. Перепрыгнув к большевикам, он рекомендовал себя в качестве знатока канонического права. Поэтому и был назначен обвинителем. Другим обвинителем был Красиков — бывший присяжный поверенный — пьяница фантастический, в прежнее время выступал по делам об увечьях, и Смирнов — рабочий-булочник. О нем говорили, что это выдающийся самородок, обладающий большим даром красноречия. Оказался полной бездарностью. Даже митинговым оратором его назвать нельзя. Одно было у него достоинство — действительно прекрасный, громкий голос.

Среди обвиняемых был известный специалист церковного права проф. Бенешевич. Обвинители, особенно Смирнов, «допекали» профессора, придирались к мелочам, снова и снова возвращались к одним и тем же вопросам. Если в «Обществе объединенных приходов» занимались мелкими вопросами, говорили обвинители, то зачем вы, крупный ученый, были приглашены туда? Вероятно, там были и более крупные вещи, чем мелкие вопросы? Бенешевич в первый раз спокойно ответил, что он был приглашен в качестве эксперта, потому что считался специалистом по церковным вопросам. Смирнов через несколько минут снова повторил тот же вопрос. Бенешевич, видимо сердясь, но еще сдерживаясь, ответил: «Я уже вам разъяснил…» Смирнов, немного погодя, в третий раз спросил профессора «почему он оказался экспертом в «Обществе объединенных приходов». Бенешевич, рассердившись, ответил: «Я не понимаю, гражданин обвинитель, что загадочного в том, что меня пригласили экспертом по вопросам моей специальности? Если бы я был булочником, и меня пригласили экспертом по церковным вопросам, это было бы странно». Бенешевич не подозревал, что Смирнов — рабочий-булочник. Бенешевича хотели привлечь к ответственности и «за оскорбление суда». Еле-еле, путем кулуарных переговоров и влияний, удалось устранить новую опасность, нависшую над головой профессора Бенешевича.