Очерки Русской Смуты (Том 2)
Шрифт:
Начальник штаба мирился с нелегким характером командующего, был предан ему, и не раз - только он один мог, глядя на Корнилова своими добрыми глазами, остановить шаги, продиктованные минутной вспышкой. Никогда не подчеркивал своей большой работы и не переносил на других ошибки, не им сделанные.
– Прошлый раз, когда вышла такая же история при Маркове и Неженцеве, я попросил его освободить меня от должности. Он ответил: "никуда я вас, Иван Павлович, не отпущу". Тем и кончилось. Теперь слишком тяжелое время такие вопросы подымать неуместно. Но, как только придем в тихую пристань уйду в строй.
Бог судил, чтобы тихою пристанью для него стала холодная могила
*** Весь день рвутся над станицей снаряды, летящие с юга из-за реки, весь день слышен орудийный гул с севера, со стороны Усть-Лабы, против которой стояли в арьергарде Корниловцы. Посреди большой площади высокая каменная церковь; ее колокольня возвышается над всем низким южным берегом на много верст; по ней направляют огонь. На площади, по квадратному фасу которой расположены штаб, квартира Корнилова и других генералов - такой порядок заведен всегда - с глухим воем рвутся гранаты. Обоз, запрудивший было всю площадь, понемногу расползся по всей станице; осталось лишь несколько распряженных повозок с торчащими вверх оглоблями. Площадь пустынна, изредка лишь пробежит, пугливо озираясь, превозмогая страх, кто-нибудь из станичных жителей в церковь. Идет вечерня. В храме, кроме некрасовцев наши добровольцы, раненые - на костылях, с повязками. В полумраке слабо мерцают свечки перед ликами скорбными и суровыми.
И когда за стеною раздастся резкий удар, а по куполу застучит, словно от крупного града, глуше звучат возгласы из алтаря, ниже склоняются головы молящихся. Из темного угла послышался гулко и явственно чей-то голос:
– Господи, прости!
Не жалоба, не прошение, а покаяние. Не так ли в сознании широких слоев русского народа все ужасы лихолетья приняты, как возмездие за грехи мирские, грехи вселенские, которые ниспослал "Бог - грозный судия, довлеющий во гневе"... И чудится, как вместе с дымом кадильным из сотни сердец возносятся "горе" моления такие страстные и мучительные... О ком? О себе, о нас, о тех, кто за рекой? Ведь и о них, вероятно, кто-нибудь молится...
Храм - единственное убежище, куда не вторгнулось еще звериное начало. Завтра придут "они", убьют священника и надругаются над храмом.*166
ГЛАВА XXII.
Поход в Закубанье; бой за Лабой и у Филипповского; теневые стороны армейского быта.
В ночь на 8 марта наши передовые части перешли с боем на левый берег Лабы и, отбросив большевиков, обеспечили переправу армии. Первым перешел Юнкерский батальон. Боровский доносил, что юнкера смело бросились в холодную воду, хотя "малыши пускали пузыри", так как местами глубина реки превышала их рост.
Перешедшие войска сразу же попали в сплошное большевистское окружение. Каждый хутор, каждая роща, отдельные строения ощетинились сотнями ружей и встречали наступающие части огнем. Марковцы, Партизаны, Юнкера шли по расходящимся направлениям, выбивая противника, появлявшегося неожиданно, быстро ускользавшего, неуловимого. Каждая уклонившаяся в сторону команда или отбившаяся повозка встречала засаду и... пропадала. Занятые с бою хутора оказывались пустынными: все живое население их куда-то исчезало, уводя скот, унося более ценный скарб и оставляя на произвол судьбы свои дома и пожитки. Скоро широкая долина реки, насколько видно было глазу, озарилась огнем пожаров: палили рвавшиеся гранаты, мстительная рука казака и добровольца или просто попавшая случайно среди брошенных хат непотушенная головня.
Неженцев занимал еще северную окраину станицы, прикрывая ее со стороны войск, наступавших от Усть-Лабы. А внизу, под крутым скатом берега шла лихорадочная переправа обоза; жиденький мост
Лишь к закату армия раздвинула несколько сжимавшее ее огневое кольцо и заночевала в двух хуторских поселках. Штаб - в Киселевских хуторах. Собственно только эти два пункта находились в нашем фактическом обладании, охраняемые на небольшом расстоянии аванпостами. А дальше - раздвинутое кольцо сжалось вновь.
Шел дождь, была стужа. На улицах тесного поселка сбились в кучу повозки, столпились люди - и половине не хватило крыш. Я пошел ночевать к Алексееву. Он был нездоров и, видимо, несколько расстроен: вчера опять вышло недоразумение между ним и Корниловым по поводу неправильно отведенной квартиры. Эти два человека органически неприязненны друг другу, но сознание долга и огромной нравственной ответственности заслоняют личные чувства и заставляют их идти вместе, одной дорогой, к одной одинаково понимаемой цели. С большим трудом удалось Романовскому успокоить Корнилова. О своих взаимоотношениях с Корниловым Алексеев избегает говорить. Мы делимся впечатлениями минувшего боя и прогнозом будущего. Последний неизменен:
Пробуждение казачества и создание обеспеченной базы.
Иначе конец организации и весьма болезненный процесс переноса живой силы ее на другую почву - более плодотворную. Волга, Сибирь. При отсутствии иного выхода - даже, быть может, Закавказье. Мы не углубляем еще этой темы - надежда не потеряна - но одно было ясно, что добровольческое движение только еще начинается. Вспомнилась фраза, сказанная как-то Иваном Павловичем:
– Умом не постигаю, но сердцем верую, что не погибнет ни идея, ни армия.
Штаб Алексеева со всем конвоем расположился в одном дворе. Его и меня поместили в маленькой каморке с полатями; на них чья-то добрая рука положила густо соломы и покрыла рядном. Тепло, благодать! Ночью просыпаюсь от страшного удушья:
припадок бронхита? Нет... Вся комната полна дымом, огненные языки лижут полати.
Вскочил. Подо мною сейчас же вспыхнула солома. С большим трудом разбудил Алексеева. Выбита рама, полетел в окно, в грязь мой обгоревший вещевой мешок с последними пожитками...
– Чемодан забыли!
В комнату вскочил сын Алексеева, еще кто-то и с большим трудом вытащили оттуда знаменитый "Алексеевский чемодан" - в нем вся добровольческая казна.
Пожар потушили. Кто-то уже острить:
– Казенное добро в воде не тонет, в огне не горит.
Выступление назначено рано, но до полудня продвинулись мало, так как шедшие впереди Офицерский полк и, в особенности, Партизанский пробивались с трудом, отвоевывая каждую версту пути упорным боем. Задерживаться в хуторах также было небезопасно, так как вскоре у самой окраины их послышался сильный треск пулеметов... Пули жужжали между избами. Все войска втянулись в бой, и потому для прикрытия колонны с тыла в распоряжение коменданта штаба, полковника Корвин-Круковского, оставлена в хуторах "охранная" рота из офицеров - инвалидов и конвой Корнилова. С трудом протискиваясь по запруженной улице, эти части выходят на окраину. Двинулся обоз и остановился в версте. Опять по нем бьет неприятельская артиллерия - очевидно перелеты по боевым линиям - и с фронта, и с тыла, и еще откуда-то, видимо со стороны Некрасовской.