Очерки времён и событий из истории российских евреев том 5
Шрифт:
Евгения Бирман (Каменец-Подольская область):
" Тяжело нам было. Мы не знали, где переночевать… а однажды залезли с Изей в большую собачью будку. Было очень тесно, но тепло. Но тут нас сильно напугал подвыпивший хозяин: он нагнулся и вместо собаки увидел детей. Мы проснулись от крика и увидели лицо во всю дырку, тяжелый запах водки дохнул на нас.
Днем мы шатались по деревне, месили грязь и только думали, где бы поесть. В основном люди не отказывали нам, давали по тарелке борща с хлебом. Но случались и такие, которые говорили: "Что вы тут бродите? Идите в свою Палестину". Что такое Палестина я не знала, но поняла, что
3
Жизнь в гетто была невыносима, но более всего родителей мучил вопрос: как спасти детей? Где спрятать их перед очередной облавой? Матери и отцы, бывало, смирялись с неизбежностью смерти, но не могли примириться с тем, что их дети тоже должны погибнуть. Одни договаривались с окрестными жителями и передавали ребенка через проволочное заграждение, чтобы никогда его больше не увидеть; другие не могли расстаться с сыном или дочерью и всей семьей уходили на смерть.
"К утру возле лагеря собрались украинцы. Мой ребенок выделялся золотыми волосами и голубенькими глазенками. Он всем нравился‚ и одна украинка предложила мне‚ что она его усыновит: "Всё равно вас убьют‚ жалко ребенка‚ отдай его мне". Но я не могла отдать Шуру..."
"Вечером к нам пришла женщина, украинка, и говорит маме: "Отдайте мне вашего сына, он не похож на еврея. Вас расстреляют, а его я спасу". Мама долго плакала, прижимая меня, маленького, к своей груди, и я плакал… Женщина взяла меня, накрыла теплым платком и унесла… Однажды ночью я услышал, что надо мной кто-то стоит и плачет. Я открыл глаза – это была моя мама. Мы прижались друг к другу и долго плакали. Мама сказала женщине: "Спасибо вам за всё, но я без него не могу. Что случится со мной, то будет и с моим сыном…"
Псковская область: "Дети стали разбегаться… На убегавших немцы напускали собак. Собаки догоняли детей, сваливали в снег и подтаскивали к месту расстрела. Часть детей сбросили в могилу живыми…"
Нацисты не желали "воспроизведения еврейской расы", а потому жителям гетто запрещали жениться и заводить детей. Мать, новорожденный и все члены семьи подлежали уничтожению; в гетто Каунаса расстреляли врачей за сокрытие фактов беременности и проведение абортов. Узник гетто Шяуляя записывал в дневнике: "В гетто находились три женщины на последней стадии беременности… которые не могли скрыться и спасти будущих детей. В отчаянии они упросили врачей произвести преждевременные роды, а детей умертвить. Это было проделано на частной квартире. Они родились живыми и здоровыми. Один был необыкновенной красоты. Все они умерщвлены при помощи шприца и похоронены даже не на кладбище, а в одном из закоулков гетто. Лучше так, чем от немецкой руки…"
Немцы следили, чтобы среди усыновленных мальчиков и девочек не оказалось евреев; этих детей расстреливали, могли расстрелять и усыновителей, которые пытались их спасти. Уничтожению подлежали также дети от смешанных браков‚ если отец был евреем, – осенью 1942 года в Запорожской области погнали на расстрел сотни малышей и подростков.
Тальное Черкасской области: "У матерей, мужья которых были евреи, начали отнимать детей… Навалом, как поленья, их накидывали в грузовую машину, они падали на дно кузова с глухим стуком. Потом их увезли. Возле городских боен… все дети были расстреляны".
">Монастырщина Смоленской области: "Любовь
В белорусском городе Климовичи матерей вместе с детьми от смешанных браков заключили в тюрьму. Полина Стельмахова свидетельствовала: " Нас‚ русских женщин‚ было человек десять‚ сидели еще три или четыре цыганки. А детей было много‚ человек пятьдесят‚ их собрали по всему району – некоторые без матерей… Единственный способ спасти ребенка – доказать‚ что он не от мужа -еврея. Немцы требовали подписи двадцати свидетелей". Кончилось тем, что в Климовичах расстреляли всех детей от смешанных браков‚ расстреляли цыганок и несколько русских матерей.
Известно немало случаев, когда вместе с матерью-еврейкой убивали и ее детей, хотя их отец был русским, украинцем или белорусом; местному населению разъясняли, что смешение славянской и еврейской крови дает "самые ядовитые и опасные всходы". Наровля, Белоруссия: "Мать накануне расстреляли, а трехлетняя девочка Лях Светлана случайно уцелела; ее обнаружили среди трупов убитых. Когда девочку уносили, она всё кричала: "Дядя, не убивайте меня! Мой папа русский!.."
"Крестьяне были перепуганы, и приходилось ночевать под открытым небом. У сынишки начался жар, ему всего одиннадцать лет, а я тогда подумала: "Слава Богу, умрет своей смертью..."
4
Ида Белозовская пряталась с маленьким сыном в русской семье мужа – в Киеве, на Подоле. Ее сестры погибли, а муж Иды привел осиротевших племянников к своим родителям, трех маленьких мальчиков, старшему из которых было пять с половиной лет. Ида Белозовская вспоминала после освобождения:
"Мужу казалось, что он их спасет. А его мать сказала, чтобы они ушли, так как спасти всех нет никакой возможности, и будет только то, что всех расстреляют. Я не имела права их обвинять, ведь отец и мать, сестры мужа имели право на жизнь, они тоже хотели жить…
Дети моих сестер остались-таки со мной на шесть дней, на шесть дней продлили им жизнь. Все эти дни они не отходили от меня, держась по обе стороны за мое платье. Они не играли, их ничто не занимало; они смотрели большими невинными глазами… и спрашивали: "Тетя Ида, скажите, мама ведь придет, придет, скажите! Когда она придет?" Их глаза наполнялись слезами, они придушенно плакали. Громко нельзя было плакать, люди могли услышать, и это была бы гибель для всех.
Я не плакала, автоматически двигалась, как деревянная… Мне разрешено пока жить, потому что хотят сохранить мать для моего сына Игоря и их внука, и меня легче укрыть. Чем же виноваты эти дети, где взять для них жизнь? Муж ходил ко всем русским, нашим знакомым, кому можно было рассказать, умолял о спасении хотя бы одного ребенка, но поиски были тщетны, все боялись…
На шестой день решили отвести детей к бабушке. На Подоле их боялись держать. Я знала, что это приблизит конец моей мамы и детей. Я всю ночь ходила перед этим взад и вперед по комнате: "Что делать? Почему я должна жить? Имею ли я право на жизнь, а самые близкие, самые мне дорогие должны умереть насильственной смертью?" Я ничем не могла им помочь, разве своей солидарной смертью. Но как же Игорь, которого… я сознательно должна лишить матери? Ведь ему только пять лет! И я осталась жить, жить…