Очевидное убийство
Шрифт:
И все-таки — куда денешься! — такие вот наблюдатели — мечта всех участковых и оперативников вместе взятых.
— Да точно это она была, Дина.
— Вы ее хорошо знаете?
— Конечно. Она к Сергею Сергеевичу давно ходила. Вы не сомневайтесь. Вот у меня все записано, — Виктор Ильич одну за другой начал вытаскивать из тумбочки общие тетради весьма потрепанного вида.
Впрочем, потрепанным и потертым в этом доме было все. Протоптанные в полу «лысины» позволяли определить, когда и каким цветом красили — без всяких экспертов, просто на глазок. Обои, когда-то, вероятно, узорчатые,
— Последние месяцы она, правда, редко появлялась. Вот смотрите: раз в неделю, раз в две недели.
В голосе хозяина время от времени прорезались визгливые нотки. Крамаров, оно, конечно, да, но если бы с меня потребовали максимально точного определения, я сказала бы, что он похож на молодого Плюшкина. Если, конечно, определение «молодой» годится для человека явно за шестьдесят.
— Виктор Ильич, давайте все-таки попробуем восстановить все с начала. Вы принесли соседу хлеб. Вы часто для него что-то покупали?
— Да почти каждый день. Я обычно, как в магазин иду, ему звоню — не надо ли чего.
— А он тоже так делал?
Мне показалось, что вопрос заставил моего собеседника слегка смутиться. Иначе с чего бы возникнуть паузе? Я было подумала, что он меня сейчас к черту пошлет, чтобы не лезла не в свое дело, однако не послал — Ильин, видимо, постарался. Уж не знаю, что он тут наговорил, может, выдал за нештатного сотрудника или еще чего в этом роде — но отвечал Гордеев тщательно и вдумчиво.
— Нет, Сергей Сергеевич никогда меня не спрашивал. Но когда себе всякие деликатесы покупал, про меня тоже не забывал. По-соседски, понимаете, — Виктор Ильич вздохнул и нахохлился, как больной суслик. Не нравилась ему эта тема, и я, пожалуй, понимала, почему. Старость не радость. Вкусненького покушать хочется, а пенсия маленькая. Вот и приходится милостыньку соседскую принимать. И делать вид, что это «по-соседски» и вообще в благодарность за его собственные походы по магазинам. Хотя по деньгам оно, конечно, вовсе несоизмеримо. И очень может быть, что Челышов его не только вкусностями подкармливал, но и деньжонок подбрасывал. Во избежание лишнего стука, например. Но как разнообразен человек! Подглядывать за соседом, записывая каждый его шаг — и одновременно принимать от него подачки. Непостижимо!
— Конечно, конечно, — успокоила его я. — Значит, вы принесли хлеб…
— Хлеб, помидоры, перчики, знаете, сладкие, болгарские, правда, зеленые, но толстенькие, спелые, красных не было хороших, зелень еще, ну там укроп, петрушку — три пучка всего, — сосредоточенно перечислял Виктор Ильич.
Да, в самом деле. Никита говорил, что на кухне осталась еда: готовый, но не заправленный салат, хлеб на тарелке, открытая банка маслин, что-то еще такое, закусочное — ветчина и осетрина, кажется. К моменту осмотра они успели подсохнуть, но совсем чуть-чуть, не больше двух-трех часов пролежали. Готовил, судя по отпечаткам, хозяин. Получается, что незадолго до смерти. Съесть не съел еще ни кусочка.
— Он сразу вам открыл?
— Да-да. Таня как раз выходила, ключи в сумке искала, она тоже его видела.
— Таня?
— Из восемьдесят девятой. Наверное, тоже на рынок собралась. Муж у нее поздно приходит, а она по полдня работает, с обеда уже дома, уют наводит.
Виктор Ильич с сомнением покачал головой. И снова вспомнился «Понедельник»: «Если чай пьет — прекратить! Были сигналы — не чай он там пьет!»
— И во сколько это было?
— На часы я посмотрел уже у себя. Было ровно пятнадцать-пятнадцать. Убрал хлеб, поставил чайник, слышу — лифт на нашем этаже остановился. Я посмотрел — Дина. Двадцать две или двадцать три минуты четвертого было. Потому что, когда я посмотрел на часы — они, видите, в комнате — было двадцать пять минут. А Дина минуты две у двери стояла.
— Просто стояла?
— Мне показалось, что она постучала, но точно не знаю, врать не стану. Я же только спину ее видел. Звонить она никогда не звонила, и ключи у нее были. Кажется, — Виктор Ильич покачал головой и поморщился, как бы недовольный тем, что вынужден говорить «кажется». — А стука не слышно, дверь у Сергея Сергеевича мягкая.
— Так если его не слышно у вас, значит, и в той квартире тоже?
— Не знаю. Говорю, что видел. Постояла, дверь открылась, и Дина вошла, тут дверь немного лязгнула, она металлическая, только сверху вроде обивки что-то наклеено.
— Челышов ей открыл или она своим ключом открыла?
— Не знаю. Мне кажется, она ее просто толкнула.
— А могла она открыть своим ключом за те две минуты, что у двери стояла?
— Конечно, могла. Замки практически бесшумные. Я и не слышу, когда ту дверь отпирают, слышно только, когда она открывается. Точнее, когда закрывается.
— Вы всегда так точно время замечаете?
— Всегда, — отрезал бывший вохровец.
— А Дина не показалась вам… взволнованной, расстроенной?
— Она всегда очень спокойная, я потому и заволновался, когда она вышла, никогда ее такой не видел.
— Что, у Сергея Сергеевича бывали и неспокойные гостьи?
— Бывали, — констатировал Виктор Ильич. — Хорошо, что редко.
— Когда Дина вошла в квартиру, после этого вы что-то еще слышали?
— Да где же тут услышишь? Если бы в маленькой комнате, там стена общая…
— Ну хоть что-нибудь? Стук, крик, удар? Громкие звуки могли бы и до вас дойти.
Я понимала, что те же самые вопросы он уже слышал и от оперативников, и от следователя. А что делать?
Виктор Ильич молчал не меньше двух минут. Наверняка ведь подслушивал! Приоткрыл свою дверь и…
— Мне почудилось… Но учтите, если придется давать показания, я под этим не подпишусь. Может, и с улицы что-то донеслось. Почти сразу, как дверь закрылась, мне послышалось, что она очень громко сказала «хватит!», а потом вроде что-то упало.
— На что это было похоже? Звон, грохот, стук?
— Нет, мягкий такой удар, как будто мешок уронили.
— Почти сразу — это сколько?
— Не больше минуты, я думаю. Даже скорее меньше.