Очи синие, деньги медные

Солнцев Роман

– Перестань, Дмитрий!
– резко оборвала его моя сестра.
– Сами себя успокаиваем. Он же только... бета-лучи фиксирует... Андрюша, сыграл бы, как когда-то!

– Да ну!
– Я пренебрежительно махнул рукой в сторону пустого футляра.
– Визгливая штука... пусть папа поспит.

– Да он сам как-то сказал - давно не слышали игру Андрея.

– А!..
– Не могу же я объяснить, что у меня с собой скрипки-то и нет.

– Ну, как хочешь, - обиделась сестра.
– А что же таскаешь?

– Чтобы не украли.

– Это правильно, - согласилась мама.
– Сейчас сплошная преступность, сплошная... Но у нас тут меньше. Хочешь - переезжай... Я думаю, найдутся желающие обменяться на город...

Я покачал головой.

–

Совсем стал чужой...
– смотрела на меня исподлобья сестра.
– Холодный, как сосулька.

– Как сталактит в пещере. Как змея, - добавил я. Она меня всегда любила... Когда-то, безгрешно обнявшись, спали на сеновале. У нее уже грудки были, как у молодой женщины... Но сегодня - хоть плачь... Как я могу поведать, что со мною творится? И решил, видя встревоженные глаза родных, рассказать о том, да не о том. Если со мной что произойдет, потом вспомнят, поймут...

– Знаете, был такой скрипач в Италии - Джузеппе Тартини. Однажды, это случилось в 1713 году, ему приснилось, что он продал душу дьяволу. И в своих записках пишет: "Зато черт исполнял любое мое желание. Я даже решил дать ему мою скрипку, посмотреть, сумеет ли он сыграть на ней. И вдруг услышал прелестную сонату, исполненную столь искусно, что у меня от восхищения перехватило горло... Я проснулся и схватил инструмент, чтобы попытаться вспомнить, что слышал... Да, сочинение, которое вы теперь знаете под названием "Трели дьявола" - мое лучшее сочинение, но можете ли вы поверить, что оно отличается от того, что я слышал, как сырая земля от сверкающего неба?.." Мама, Лена...
– продолжал я.
– Дима. Вся наша беда, что в жизни у нас не то что нет Бога - нет даже дьявола! А есть мелкие убивцы, чиновники и менты.

– Это ты к чему?
– нахмурилась сестра.
– И вообще странно слышать от тебя вульгарные слова. Милиция нужна.

– Нужна, - кивнул я.
– А когда Вивальди служил священником... однажды, придумав мелодию, оставил алтарь, ушел в ризницу... и только записав ноты, вернулся. На него донесли инквизиторам, однако те, считая его талантливым музыкантом, то-есть сумасшедшим, просто запретили служить мессу. Но не повесили, не сожгли. Но чтобы власть поняла, что ты достоин считаться сумасшедшим, надо быть очень талантливым. А наш век серенький, как крыса с длинным хвостом...

Мать всхлипнула, тронула меня за руку:

– Ты чем-то заболел?..

– Прости...
– я обнял ее.
– Нет, нет, меня не обидят... я очень, очень талантливый. И это вы мне дали...

Сестра хмыкнула:

– И хвастунишкой стал. Раньше был скромнее...
– И погрозила Диме.
– Больше не наливай. И сам не пей, хотя... все твои секреты давно уже проданы американцам начальниками...

Слава богу, начался бессмысленный современный разговор...

Утром я отозвал Лену в сторону, тихо попросил: - Можешь сделать одну вещь?

– Так и знала, не просто приехал...
– желчно заключила сестра.
– Всю жизнь скрытный, как хорек... Тебе что, канифоли купить? Помню, умолял достать для смычка. Сейчас всего как грязи. Тебе килограмм? - Нет. Мне не канифоли... Мне, Лена, нужен чек... Как будто бы я купил в вашем городе... скрипку.

– Зачем? Ты же свою не на свалке нашел? - Можешь сделать чек на сто сорок семь миллионов старыми?
– упрямо наступал я, стараясь улыбаться.
– Не пугайся, бумага ни в какие инстанции не пойдет... хочу разыграть приятеля. - Так тебе "липа" нужна? No problem... Я вернулся из закрытого города в свой, прижимая к груди футляр из-под скрипки, словно в нем и вправду покоится драгоценный инструмент. Для весу положил внутрь завернутую в газеты пустую бутыль 0, 75 из-под вина - сделал это в ванной у родных. Если за мной продолжают следить, должны поверить - ездил не зря. Справка лежит в кармане пиджака. Деньги - во внутреннем кармане меховой куртки, которую мне подарила сестра. Хорошая Лена, умная... Я спокоен за

своих стариков, коли они живут у нее. Но не подумайте, что я всю жизнь такой равнодушный, бесполезный для них... Раньше со своей зарплаты если не каждый месяц, то через месяц я посылал часть денег матери и сестре с ее детьми, но все мечтал приехать, что называется, на белом коне - лауреатом какого-нибудь венского или парижского конкурса... Но чем далее в жизни, тем становился я ниже ростом в своих глазах, а ведь то, каким тебя видят люди, зависит прежде всего именно от того, каким ты видишь сам себя. Да что объяснять, вы и так поняли: я гибну... Единственное, что я не мог не сделать, - перебросил телеграфом деньги (свои, российские) из Железограда Лии Орловой... Прости, Володя.

На автовокзале никто меня, к великой радости, не встречал - ни Ани не было здесь, ни соглядатаев маминских. Да ведь и автобусов по этому маршруту бегает шесть или семь за день, все не проконтролируешь. Особенно в сумерках - я нарочно приехал под вечер. Юркнул в троллейбус, в Студенческом пересел на 38-й автобус и в лесу, возле больницы, сошел. Теперь надо срочно переложить из хранящегося в ординаторской чемодана скрипку в футляр - и у нас с Наташей с этой секунды появятся свободные большие деньги. И мы сможем исчезнуть из города. Я гибну, но я счастлив... Инфекционный корпус темнеет в глубине двора. Светится окно приемного покоя. Я, оглядываясь, зашел - за столиком сидела в очках, слегка откинувшись, читая книжку, толстая бабка, похожая надменностью лица на старого генерала на пенсии.

– Нина у себя?

– Шастина?
– Дежурная очень строго поверх очков глянула на меня.
– У ей сегодня отгул.

– Ой, ой! (Я же не знаю, где она живет. Да и не нужна она мне сама - мне нужен мой чемоданчик.) Уважаемая товарищ дежурная, мне бы чемоданчик свой забрать... - Какой ишо чемоданчик? - Чемоданчик... в ординаторской... в шкафчике слева, где халаты висят. - Без врачей никуда не впуш-шу. - Так там одежда моя... скрипка... (Ах, зря я про скрипку!) - Вона же у тебя скрипка...
– резонно кивнула бабуля на мой желтый футляр. Идиот. Не так повел разговор. А как надо? Я погладил лоб и щеку. Что же, что сказать? - Мы на ремонт отдавали...
– пробормотал я.
– Там струна была лопнутая... Сейчас же не те струны, что раньше... - Да-а, нынче многое не то...
– И вдруг бабуля смягчилась. Оглядела меня еще раз и, видимо, решила: музыкант не может причинить вреда больнице.
– Ну, можешь пройти. Там Юрка, медбрат. Ежли отдаст, забирай... Действительно, в ординаторской перед работающим телевизором на коврике сидел в позе лотоса молодой стриженый наголо человек с блаженной улыбкой, с замкнутыми глазами. - Простите...
– обратился я к нему.
– Тут где-то чемоданчик мой... наверно, Нина говорила. Заберу?

Продолжая улыбаться, медбрат приоткрыл один глаз.

– Что? Ради бога.

Я сунулся в шкафчик - кажется, туда мы сунули мои вещи. В шкафчике висели два белых халата, на дне валялись старые женские туфли, но чемодана не было. Не было его и под столом, и в углу, за плоской кушеткой. Наверное, унесла домой. Придется идти к Нине, черт ее побери...

– Спирт пьешь?
– спросил йог, он снова был с закрытыми глазами.
– Есть такое неосознанное желание?

– Нет. Как тут моя сестренка в третьей палате? Пройти можно?

– Такая миленькая? Увы, желтуха. Да и дизентерию подхватила. Пожалей себя. Бедная моя красавица!.. Если загляну - бросится рыдая на шею: "Забери меня отсюда!" А куда я ее заберу?.. Может, на поезд купить билеты, на какой-нибудь проходящий после полуночи? Незаметно отсюда на вокзал, как говорится, под покровом темноты? Но и в железнодорожных кассах ныне спрашивают документы. У Нины поклянчить какое-нибудь старое удостоверение? А как объяснить, зачем оно мне? Разве что выкрасть? Придется так и так идти к ней. Ишь, как в сказке, у царя Кощея... жизнь моя в иголке, иголка в яйце, яйцо в сундуке на горе.