Очищение. Том.2. Душа
Шрифт:
«Другая, еще более опасная причина возможных в области теоретического самопознания заблуждений есть, как мы сказали, туманная атмосфера душевной жизни.
Под этим выражением хотелось бы нам разуметь нечто более того, что заключается в нем с первого взгляда. Есть люди, которых сознание бывает постоянно обращено только на внешнюю сторону их жизни, внутренняя же нисколько не озаряется им; и этих-то именно людей, а не тех, которые не получили школьного образования, надобно почитать в собственном смысле людьми темными.
Но тьма — не туман: тьмою означается только отсутствие
Порча и загрязнение. Для христианского мыслителя эти понятия столь же естественны, как и для русского народа. Средой же, которая доступна им, называются сознание и душа. И язык принимает как то, так и другое словосочетание. Правда, естественнонаучное уподобление порчи и загрязнения «зловредным испарениям атмосферы» не позволяет понять, о чем именно идет речь. Но и самой постановки задачи — исследовать душу в этом отношении — уже достаточно, чтобы начать работу. Тем более, что Карпов отчетливо показывает, что таким образом спорит здесь с естественной наукой, и показывает заблудившимся в своих убеждениях ученым, как вернуть надежду на бессмертие.
«Нет, такие исследователи человеческой души прежде должны постараться просветлить для сознания собственную свою душу и очистить ее атмосферу от дыхания нечистой жизни, наполняющей ее нравственными миазмами, — очистить, по крайней мере, сколько это возможно (ибо и атмосфера души не может быть совершенно свободна от туманов чувственности); а это возможно не иначе, как силою покаянного чувства, которое бы глубоко отзывалось в душе, и теплою молитвою пред Богом, в недре Христовой Церкви: сердце чисто созижди во мне, Боже. И дух прав обнови во утробе моей!
Призываемая таким образом и с готовностью принимаемая благодать Иисуса Христа сама очищает человека и делает его способным к самопознанию» (Там же, с. 33).
Вот Очищение души по Карпову. Я сомневаюсь, что даже так призываемая благодать Христа сама хоть что-то делает за человека. Человек очищается лишь усилием, а это значит, что секрет молитвенного очищения скрыт в слове «теплая». Теплая молитва — что это такое? Оставляю верующим людям, но ясно, что за этим должна скрываться целая школа внутреннего делания.
А вот вторая часть школы очищения — покаяние, глубоко отзывающееся в душе, — мне понятнее. И я еще много буду о нем говорить. Но позже. Потому что урок, который дал нам Василий Николаевич Карпов, и так слишком велик. Это действительное начало школы душевного самопознания.
Глава 5. Не сокрыть мыслей и чувствований. Голубинский
Судьба была очень несправедлива к русским религиозным философам. В шестидесятых-семидесятых годах девятнадцатого века прогрессоры принялись их травить. В девяностых естественнонаучно ориентированные ученые их высмеивали. В последние годы перед революцией их стали забывать сами философы. А после семнадцатого победившее сообщество стерло их из числа бывших в истории, а те, кто помнил и сам не принадлежал к победителям, вроде Густава Шпета, поливали грязью и презрением. И поливали так, что их имена и философии надо отчищать.
Каким-то образом именно эта желчность Шпета соединила двух наших больших религиозных философов — Карпова и Голубинского. Рассказывая о Карпове, Шпет отчетливо осознает, что тот строит философию как науку самопознания.
Причем, эта враждебность светской философии к религиозной настолько важна лично для людей науки, что они, словно фокстерьеры, вцепившиеся в своего противника, похоже, не видели, что в это время их самих избивают. Они оборачивались на бойню, которая шла вокруг, в удивлении мычали что-то нечленораздельное, вроде э-э-э… встряхивали головами, чтобы не отвлекаться от главного дела жизни, и снова бросались в бой за науку.
В 1913 году Радлов считает достаточным написать в своем философском словаре о Голубинском:
«Голубинский (Федор Александрович) — профессор московской духовной академии (1797–1852). Имел большое влияние на Кудрявцева-Платонова. Лекции Г. изданы после смерти автора (четыре выпуска, М., 1884–1886)».
Всё! Большего великий соплеменник не удостоился. Радлов умудрился даже переврать даты его жизни. Федор Александрович умер в 1854 году. О Карпове он пишет не больше. Русским людям той поры не надо было знать об этих философах. Кроме Шпета, ни один историк философии той поры не сказал о них ни одного слова сверх вот этой статьи из Философского словаря. Разве что помянули, мол, критиковал Канта… Естественно, что мнение о них сейчас можно составить лишь по тем оценкам, что не поленился расставить Шпет. А Шпет завершает рассказ о Карпове и переходит к разговору о Голубинском, ругая «какой-то особый «духовный» жаргон нашей религиозной философии»:
«От этого, в конце концов, и говоря строго, у нас не было православной философской школы, а есть только свой стиль — плохой стиль, но стиль и свой — духовно-академического философствования: при всем добросовестном, почти физическом, можно сказать, воловьем трудолюбии, стиль ленивой туго дающейся мысли, сопровождающейся какою-то недоговоренностью, каким-то "себе на уме", которое как будто ждет доверия к своей глубине и тонкости, но не внушает, однако, его — нет его, и откуда ему взяться, из чего зародиться, на что опереться?..» (Шпет. Очерк, с. 400).
Что любопытно, а ведь слова Шпета вызывают доверие. Особенно про ленивое воловье трудолюбие, которое почему-то обязательно должно относиться к православным нашим философам. Я как-то сразу понимаю, что это так и должно быть. Как же я это понимаю? А очень просто, из уже имеющегося у меня образа православия, как оно подавалось советской пропагандой. Что-то плохое и неумное должно быть у всех религиозных философов в России. Таков образ, а Шпет один из творцов его. И это подлость.
Подлость потому, что в итоге многие верили этому интеллигенту и с отвращением представляли себе, что придется читать тех тупых волов от философии, о которых так бойко рассказал остроумный феноменолог. И не читали, и даже не смотрели, а когда смотрели, не видели. А если снять пелену и внушения и посмотреть? Посмотреть сначала, к примеру, на Шпетовскую «Историю как проблему логики» — безобразный и безобразно скучный кирпич более чем в тысячу страниц толщиной, который прочитают всего несколько десятков человек за столетие. Действительный пример воловьего и не слишком умного трудолюбия, к тому же пораженный неким «штилем» умничающей мысли.