Очищение
Шрифт:
— Вы ничем ей не поможете, — спокойно и твердо ответил генерал. — Но мы все вместе можем помочь тем, кто рядом. И мы сделаем это.
Поднялся, кивком попросив разрешения, майор О’Рурк, офицер-координатор ВВС:
— На ВПП базы находятся три исправных «С-130». Полоса старая, но для взлета вполне пригодна. Есть ли возможность погрузиться на борт и добраться до США? Погрузить хотя бы детей и гражданских?
— Это не имеет смысла — во-первых. Просто потому, что, повторяю, мы отправим их из одного ада в другой, еще более жуткий. — Грилл вздохнул: — А во-вторых, судя по всему, над Европой и Африкой сейчас уже дуют ураганные ветры. То, что мы видим снаружи здесь,
Раздавшийся выстрел заставил всех вскочить, хватаясь за оружие. Сомс заваливался вбок вместе с креслом, выталкивая изо рта кровь. Другая струйка — тонкая, тугая — била из виска. Потом опала — за секунду до того, как, выронив пистолет, подполковник рухнул на ковер, неловко подвернув руку. Со стола упала и расползлась веером ослепительно-белых листков папка.
— Джентльмены, прошу вас. — Голос генерала был спокоен. — Стив, — обратился он к адъютанту, — пожалуйста, распорядитесь… и вызовите сюда капитана Фортескью, заместителя подполковника Сомса… На базе около двух тысяч наших подчиненных. Почти триста гражданских американцев. И среди тех, и среди других много женщин. На базе почти два десятка детей. Возможно, до нас доберутся спасающиеся с других баз или же просто наши сограждане, ищущие помощи. Посему я прошу вас всех понять, что в данный момент самоубийство является формой дезертирства. Именно так. Прошу понять. А сейчас, как только придет капитан Фортескью, нам предстоит обсудить вопросы обеспечения дальнейшего нормального функционирования базы…
Кларенс вышел на крыльцо штаба одним из последних. Дождь перестал, но, видимо, ненадолго — его пелена колыхалась на юге, и на ней, словно на экране, четко отражалось подсвечивавшее тучи зарево далекого большого пожара. Недалеко, в поселке, слышались выстрелы — частые, перебивавшие друг друга, из разных образцов стрелкового оружия. Чуточку посветлело, но в целом вокруг царил все тот же странный серый свет, и от этого майора неожиданно охватила глухая тоска. Ему захотелось домой, но в то же время идти домой было страшно. Он не знал, что сказать детям, и сейчас просто бездумно озирался.
«Хорошо тем, у кого здесь нет детей… нет. Не так. Их дети, наверное, мертвы. Или еще хуже — умирают. В Штатах десятки миллионов детей. Неужели они все умрут?» — подумал майор, холодея от ужаса. Но потом всплыл другой вопрос: а русские дети? А немецкие, французские, греческие? Дети на Фарерских островах?
Его обожгла вспышка ненависти к русским — тем, кто начал эту войну. Но он вспомнил лицо генерала Грилла. Старый генерал обвинял не русских. Он сказал какие-то не очень понятные вещи. Но генерал Грилл — умный человек. Он годится ему, майору Кларенсу, в отцы…
Отец. Мать. О господи! Они тоже умерли?! Да, наверное, умерли. Может быть, сразу. А он, их сын, почему-то встречает конец света в Грузии. Которую прилетел защищать от русских. И для защиты грузин от русских боевая группа капитана Сандерса пошла брать русский город Ставрополь.
«Безумие какое-то. Почему мы решили, что русские все нам отдадут? Почему мы решили, что можем без конца брать все и у всех — и нам будут отдавать? Или я чего-то не понимаю? В голове какая-то пустота, как на месте портрета на стене генеральского кабинета…»
Хорошо
На крыльцо вышел отец Малоун, католический священник. На базе священников было несколько, ходили юмористические слухи, что скоро пришлют и сатаниста — для комплекта. Майор Кларенс родился в семье протестантов, но уже давно не обращал на это внимания и редко это вспоминал. А отец Малоун был единственным из священнослужителей базы, который вызывал у Кларенса уважение.
Священник посмотрел на Кларенса, кивнул. Потом достал из кармана плаща (такого же противохимического, как у всех) набитую трубку, прикурил от специальной зажигалки. Уютно пыхнул трубочкой и стал очень-очень похож на портрет того англичанина, который написал «Властелина Колец». Кларенс в детстве обожал эту книгу, но сейчас не мог вспомнить автора…
— Вам не страшно, святой отец? — вырвалось у него.
Малоун глянул на офицера немного удивленно, затянулся снова, пожал плечами:
— Нет. Мне больно. Очень больно за род людской, точней, за людей — среди них все-таки много, очень много хороших. Но мне не страшно. — Он примолк, словно бы сам прислушивался к себе, и уверенно закончил: — Нет.
— Если я попрошу вас окрестить моих детей… они не крещены… — начал Кларенс.
Отец Малоун улыбнулся и покачал головой:
— Майор, если бы я мог, я бы сказал: держу пари, что завтра утром в церкви у меня будет не протолкнуться. И желающих креститься будет толпа. И я их окрещу. Просто потому, что тогда им станет чуть менее страшно. Но ваши дети не пришли ко мне. Не надо решать за них. Им жить в совершенно ином мире. Пусть живут сами.
— В мире, где не будет Бога? — спросил Кларенс.
Священник пожал плечами и снова затянулся сладковатым золотым табаком:
— Возможно. Что я могу сказать, стоя в самом начале длинного темного коридора, в конце которого горит свет? Только то, что коридор длинный, я не знаю, что в нем, а свет — горит. Те, кто дойдет, — узнают. Обретут веру. Назовут новые вещи новыми именами.
— Я не вижу света, — горько ответил Кларенс. — Там нет света.
— Там есть свет, — почти равнодушно отозвался отец Малоун. — Он всегда есть. Если бы его не было, вот тогда — тогда, майор Кларенс! — я бы боялся. Я был бы в ужасе. Но там есть свет. И вера. И новые имена. А старые грехи, может быть, не вынесут пути по коридору. Как знать?
— Вы странно говорите для католического священника. — Майор не пытался шутить, он был серьезен.
— Думаю, что меня некому за это лишить сана, — не без иронии ответил Малоун. — Всему свой час; есть время всякому делу под небесами, майор… Человечество живет очень долго. Моя вера младше намного. И я не настолько глуп, чтобы решить, будто до ее появления в мире царили грех, блуд, грязь и ложь. Она стала нужна, когда человечество потеряло прежнюю дорогу. Она была нужна в долгом пути по новой дороге. Но она — увы! — не поможет в коридоре, в который мы должны войти. А за ним… за ним, наверное, в ней уже не будет нужды, как не нуждается прозревший в поводыре, как оставляет костыли переставший хромать… Наступит время иного знания, иной веры. Которая тоже уйдет в свой час; надеюсь лишь, что не так трагично, а — как умирает исполнивший дело своей жизни и уставший человек. И только свет останется навсегда. Люди будут нести его дальше и дальше. Я думаю, вечно. — И священник неожиданно ярко улыбнулся.