Очищение
Шрифт:
Посмотрел на Романова, пододвигая ему блокнот, потом отдернул неожиданно, дописал еще строчку и почти силой сунул тонкую гибкую книжечку Романову в руки. Старлей прочел на белом листе: «Я с вами останусь. Не праганяйте. Можно?»
— Конечно, можно, — вздохнул Романов. Собственно, он произнес эти слова машинально, потому что удивился вопросу. То, что Женька останется, было само собой разумеющимся, ему просто не приходило в голову ничего иного.
Но мальчишка засиял…
Было тепло, совсем как и положено летом, тепло, хоть и ветрено. Что, впрочем, во Владике летом далеко не редкость и не странность. Плац пригревало, и Романов
Нет. Все плохо. Все, может быть, еще хуже, чем он может себе представить. Все, быть может, вообще подошло к концу. Но это не причина, чтобы сложить руки и умереть покорной скотиной.
Где-то вдали раздались выстрелы — несколько вперемешку. Потом еще один. Словно бы точку поставил в сомнениях.
Он прошел мимо КПП, где стояли часовые. Интересно, — подумал старлей, — а кто их туда ставит вообще? Лично он этим не занимался последнее время вообще. Так что, сами встают, что ли? Неужели сами?! Он задержался. Стоявший сбоку от двери сержант отдал честь — от этого его движения почему-то стало легче. Романов козырнул в ответ. Подумал о мальчишке в своей служебной однокомнатной квартире. Споткнулся — словно бы кто-то развернул перед его глазами где-то в мозгу стремительную ленту: сотни, тысячи, миллионы детских лиц. Сколько из них погибло уже? Сколько погибнет в каждую секунду его нерешительности, его бездействия?!
В! Каждую! Секунду!
Скольких он мог бы спасти, если бы еще вчера… месяц назад… если бы… «Всерьез возомнил себя спасителем Отечества, что ли? — раздался в мозгу насмешливый мерзкий голос. — Тупой летеха, ты просто тупой летеха, растерявший все, чего добился! Да и что ты сделал?! Собрал интернет-кучку бездельников, диванных спецназовцев, вравших тебе и самим себе о своих достижениях и балаболивших о „часе Ч“ и „большом песце“?! Беги обратно и запри дверь за собой покрепче, в наступившем мире ты ничуть не сильней и не лучше этого мальчишки — думаешь, ты его спас?! Отсрочил его гибель, и все! Потому что — все кончено! Прими это, идиот!»
— Заткнись, — процедил Романов вслух. И решительно, легко взбежал на крыльцо штаба бригады…
Офицеров в большой комнате для совещаний было около полусотни. В сущности, все офицеры бригады, кроме десятка в разное время сбежавших, такого же количества пьющих сейчас по квартирам и нескольких покончивших с собой, в том числе командира бригады, который застрелился сразу после приказа о капитуляции, еще до начала ядерной войны. И еще с десяток каких-то незнакомых, кто-то во флотской форме даже… а двое в гражданском… Романову неожиданно стало страшно. «Я же взялся не за свое дело! — подумал он в ужасе. — Эти люди, они все смотрят на меня как на последнюю надежду, а я еще вчера собирался застрелиться и совершенно не знаю, что я могу сделать, чем помочь!»
Муромцев — с автоматом на бедре (впрочем, то или иное оружие было у всех присутствующих) — пожал Романову руку, кивнул на стол у торцевой стены под зашторенной картой и бессмысленными ныне портретом и гербом:
— Давай, — сказал он тихо. — Я с тобой. И еще люди, я с ними говорил. Давай. В общем, спокойно, решительно и последовательно. Или сейчас — или все.
Романов кивнул, прошел к столу, оглядывая собравшихся с этой непривычной точки, — обычно он сидел вместе со всеми, сейчас он оказался один перед всеми. И эти все — ждали.
Гражданские были примечательными, кстати. Один — одетый в безукоризненный рыжеватый твидовый костюм-тройку седой густоволосый старик; старик, но вовсе не дряхлый, огромный, крючконосый, с лохматыми бровями над блекло-серыми, но пронзительными, как рентген, глазами. Второй — напротив, молодой мужчина, даже, можно сказать, парень — был в кожаной куртке, черных джинсах и туристических берцах, длинные волосы убраны под плетеную кожаную повязку с каким-то тиснением. Романов не любил таких людей — как правило, у них обнаруживались тяжелые сдвиги в психике. Но, поймав взгляд этого парня, поменял мнение — тот смотрел пристально и цепко-оценивающе.
— Цивилы — кто такие? — тихо и быстро спросил Романов у Муромцева, который встал сбоку от стола. Сам он сел, ощутив какую-то глупость своего положения в этом кресле перед этой аудиторией. Но Муромцев сообщил как ни в чем не бывало:
— Профессор РАН Лютовой, Вадим Олегович. Он давно не у дел, почетный гражданин Владивостока и т. д. и т. п. Его вообще власти не любят, уж больно он советско-тоталитарной заквасочки, просто у старика мировое имя, как ни каркай — не заглушишь… Ну и ровесник века он, можно сказать, ему скоро под сто лет… Приехал с дачи, ему кто-то из наших сообщил, не поленился. Кстати, и я у Вадима Олеговича тут уже несколько раз лекции слушал. В городе.
Романов удивленно поглядел на Муромцева — ему и в голову не приходило, что капитан мог заниматься такими делами, как слушанье в свободное время лекций какого-то профессора. Капитан же как ни в чем не бывало продолжал:
— А молодой — Славка Жарко, старший офицер байкерского клуба «Русский Восток». И еще — ты будешь смеяться — старший методист ГорОНО. Его тоже не очень-то любили — экстремист, пофигист, то-се, ой-ой-ой, Вячеслав Борисович Жарко на заседание ГорОНО запросто может в кожанке прийти… Но уж больно для отдела полезный человек, конкурсов одних его питомцы выиграли кучу. Они с Вадимом Олеговичем хорошо знакомы, сегодня вон тоже вместе приехали.
— Странные люди начали собираться, — заметил Романов.
— Это еще не странные. Этих я пригласил. Если нормально все пойдет — поймешь зачем… Вот сейчас готовься — начнешь говорить, так на самом деле странное услышишь.
— А отец наш духовный где? — вспомнил старлей. И подумал, что этими вопросами он оттягивает Начало. Именно так и подумалось — с большой буквы.
— Отец Михаил? — Муромцев неприятно усмехнулся. — Так отче еще неделю назад в бега дернул. Видимо, Бога поехал искать по знакомству. Прогулял ты это событие…
Романов тоже покривился. Бригадного священника отца Михаила он не любил. Шумный громкоголосый поп был велеречив, назойлив и агрессивно-неумен, но, к сожалению, пользовался всемерной поддержкой командования и развернулся на этой ниве вовсю — читал лекции бойцам о том, что светоч истинной веры негасим и историческая миссия православной Руси — передать этот светоч Китаю. Рассказывал о «совершенно точных данных» по западным планам переработки тел погибших на войне в консервы для американской армии и навязчиво всучивал бойцам (в первую очередь срочникам, которые практически полностью зависели от расположения начальства) особые «нательные кресты морского пехотинца» по четыре тысячи рублей штука.